Вваливаюсь домой ополуночи, не расшнуровывая скидываю грязные натруженные за день кроссовки, не дыша топаю в комнату и не включая свет заваливаюсь в незастланную ещё с позапрошлого понедельника полуторку довоенной сборки, содрав с себя сразу всю одежду, как кожуру с банана. Как в детстве учила мама, ложусь на правый бочок, кладу сложенные ладошки под щёку, закрываю глаза и начинаю самозабвенно пытаться заснуть. Причем делаю это настолько усиленно, что иногда даже забываю дышать...
И тут начинается!.. Не понятно какого чёрта просыпается мой старый друг - гастрит (причём настолько старый, что уже успел покрыться плесенью) и начинает до неприличия настойчиво требовать закусить, сопровождая свои требования трёхэтажной нецензурщиной, которую слышно за пол-квартала. Я, конечно же несколько раздражённо, пытаюсь ему объяснить, что уже поздновато, что мои домочадцы вряд-ли будут осчастливлены тем, что я рвану на кухню, стойко выдержу схватку с тараканами, обороняясь тапком и штопором, украшу кухонный интерьер тараканьими потрохами на стенах и потолке, а затем, гремя кастрюлями и сковородками, примусь варганить себе бутерброд из подручных средств. Но вредный гастрит и слушать ничего не желает. Начинаю приводить ему цитаты, содержащие в себе совет отдать ужин врагу. Безрезультатно. Принимаюсь терпеливо ждать, когда этот митинг в моей клокочущей утробе прекратится. В результате взрываюсь, вскакиваю, включаю свет, хватаю первую попавшуюся книгу и принимаюсь с фанатичным остервенелым сопением её читать. И тут, как у Стругацких, попадаю как раз на то самое место, где с садистским наслаждением описываются, во всех своих анатомических подробностях, кушанья, приготовленные матушкой Джерри, которая, от нефиг делать в Греции, где всё есть, ударилась в кулинарные изыски (ну почему бы не начать сажать цветочки, что-ли?). С деланым отвращением забрасываю книгу под кровать и хватаю с полки следующую. Начинаю её читать, и узнаю, как шикарно трапезничали в каком-то писательском клубе невесть откуда там взявшиеся лейб-гвардейцы, и как они, провозгласив очередное "заприствщхздсьдам!", выпивали до дна, разом хряцали богемский хрусталь об пол, да ещё радостно придавливали осколки каблуком. Не трудно, я думаю, представить судьбу этого фолианта.
Тут взгляд мой падает на неоконченный натюрморт. Радостно хватаю палитру, кисти, принимаюсь воодушевленно писать... И вдруг покрываюсь испариной. А дело всё в том, что постановочка моя состоит из вполне съедобных предметов, которые, однако же, употребить в пищу не представляется возможным, ибо в таком случае я так и не окончу свой натюрморт, который, кстати, очень удачно пошёл.
Смахнув скупую мужскую слезу, заботливо накрываю постановку тряпочкой, стыдливо отводя от неё глаза, будто она говорит мне ужасные непристойности.
На этот раз всё же удаётся заснуть, но это лишь на этот раз...