Это изложение истории, как раз не произошедшей со мной между 2 и 3 января.

Я сидел за столиком, ждал, пока закипит чайник. Сидел как сидел, в одних подштанниках и футболке - хорошо протопил сегодня. На заднем плане трещали дрова, и на печке в кастрюле уже добрых два часа барахталась свинина.
Сидел я, хоть и напротив окна, при керосиновом свете - стемнело минут пятнадцать назад. Приблизился рёв мотоцикла. Не "дрын-дын-дын" деревенского "Ижа", а звук настоящего, хорошего мотоцикла.
Как только я понял, что он заезжает во двор, я вскочил, выключил уже кипящий чайник и одел свои кожаные штаны - уже истёртые, все в царапинах и давно не мытые.
Я вышел, когда он уже развернул свой мотоцикл прямо перед моим окном, заглушил его, слез, снял шлем.
Я хорошо разглядел его, несмотря на темноту. Косуха и штаны - как мои - сидели на нём как влитые, а козлиная бородка, в отличие от моей, не была растрёпана. В отличие от меня, он не носил очков - я не мог сказать, были ли это линзы или он не был, как я, близорук.
Сомнений не было - я приехал в гости к самому себе.
- С семь-плюс-первым тебя, - на пратчеттовский манер сказал он, улыбнулся и шагнул навстречу. Я ответил "взаимно" и протянул руку.
Он пожал её по-славянски, за кисть, и мне сразу стало проще, свободней. Да, давно у меня не было хороших гостей.
Я выкладывал гречку, а он сел за стол и выдохнул.
- Хорошо ты тут устроился, - сказал он, оглядывая печку, стены, утварь, - жаль, что я уже так не могу.

Мы сидели за столом, и я постепенно что-то рассказывал о том, как я живу здесь, и чего навидался за последнее время. Он же почти ничего не говорил, только кивая и подталкивая к продолжению монолога. Рассказывать было легко - я умел слушать.
Последних событий, произошедших со мной, он не испытывал. Последним нашим общим знакомым был Соболь:
- Да, будем вдвоём с Соболем кататься, когда он свою колымагу соберёт, - усмехнулся он, когда я спросил его, собирается ли он и дальше ездить в одиночестве.
Когда гречка со свининой была съедена, я достал свою чашку и ещё одну (выбрал побольше), рассыпал кофе и залил кипятком.
Сел, достал сигареты. Одну в зубы, пачку на стол. Кивнул ему на неё.
- Я не курю, - отмахнулся он, - бросил, ещё тогда, год назад, когда слёг с температурой. Сейчас только балуюсь иногда.
Я щёлкнул зажигалкой, закурил. Он же, в свою очередь, посмотрел на меня так, будто он уже решил за меня мою судьбу. Потом опуситил взгляд, взял пачку в руки и покрутил её, рассматривая.
- Diablo Nero, - усмехнулся он. - даже три шестёрки на штрихкоде.
Затем он встал и со словами "пойду отолью" вышел за дверь. Я услышал два шага и звук льющейся воды. Мда, я никогда не грешил особенной церемонностью.
Ни он, ни я не были удивлены такому стечению обстоятельств. Пожалуй, мы оба знали, что это произойдёт - я не раз размышлял на эту тему, как и на многие другие.
Именно поэтому я и знал, что делать. Посмотрел на два ножа, лежащих рядом. Оба использовались самое жестокое для разделки свинины, но, попади они в руки участкового или, тем более, привокзальных ментов, их однозначно приняли бы за холодное оружие.
Я взял тот, что попроще, подошёл к кровати, положил под подушку. Как только я поднял руку, он вернулся.
- Устал? - спросил я. Он молча и серьёзно кивнул.
Кровать была двуспальная, я распорядил ему спать у стенки. Вскоре он уже развернулся лицом к стене и посапывал в давно знакомом мне коричневом спальнике.
Я лежал, глядя в потолок, и не знал, что делать. Хоть он и выглядел спящим, я прекрасно понимал, что если я кажусь спящим и даже соплю - это ещё ничего не значит.
"Ладно.. Убить его необходимо, но делать это сейчас - не лучшая идея. Он из города, а я здесь привык вставать с рассветом. Будет лучше, если я сделаю это утром."

****

Ещё не рассвело. Молодой человек с аккуратной рыжей бородкой вышел из домика и сел на мотоцикл. Достал ключи. Вздохнул, встал и вернулся в домик, а через секунду вернулся с зажжённой сигаретой. Пока он её курил, взошло солнце. Он сел на мотоцикл, бросил на дверь полный неизбежной грусти взгляд и тронулся с места. В домике на полу распростёрлось мёртвое тело двадцатилетнего юноши, а кровь из перерезанного горла ещё растекалась по полу неровной лужей.