Иногда кажется, что все кончилось. Была гонка, задыханье, любовь, чужая рука, какое-то лето в тыща девятьсот каком-то затертом году, целая жизнь. А потом – всё, исчезло, истаяло, изошло.
Бился неровно пульс,
Мысли казались голыми
Из пистолета грусть
Целилась прямо в голову.
(C) земфира
И ребенок в тебе течет постоянно. И цветок – это глагол, а не существительное. И любовь – она, как выясняется, никогда не кончается.
Только не надо совать под руку части тела.
Они никогда особенно не были значимы. (Очень хорошо, что есть, что были, но не так уж и важно.) Потому что было значимо – другое.
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая – как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола –
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный…
Но это продолжается недолго…
Все к лучшему…
Все неправда. И всё к лучшему, но не к тому.
Ничего не уходит.
Только уже не нужно ни тела, ни постели. А может, только какая-то малость – подобие объятья и поцелуя. Как там? Прощальный... незабвенный?.. Да бог с ней, с его незабвенностью. Любой поцелуй – точка.
На узком перешейке между сном и реальностью. Между «быть» и «не быть». В точке «здесь и сейчас».
Чтоб сказать: прости меня за то, что я сделал. Прости меня. Люблю тебя. Спасибо.
Смотри, как я исчезаю.
И это - всё.