Это цитата сообщения Ashura Оригинальное сообщение

К осени он устал. Затосковал. Ему надоело каждое утро вскакивать спозаранку, набрасывать на плечи свой алый плащ и выходить во двор. Ему надоело, что там, внизу, все так же бессмысленно поют птицы, и так же стрекочут белки, и день за днем ничего не меняется там, внизу. Что по утрам над озером всегда туман, и на каждой травинке в поле – капли росы. Что все просыпаются позже его самого, а те, кто встречают его, не ложившись ночью, либо глупы и восторженны либо обтрепаны жизнью.

Ему надоело так жить, и он погрустнел. Он стал появляться позже, нехотя. Он бросал хмурые взгляды вниз, и видел там серость; грязные лица, зонты, и все чаще к нему долетали жалобы и ругательства. Он закутывался в старое пончо и в тапочках пересекал свой двор, как всегда – из конца в конец. Потом он падал в кресло у очага и долго смотрел на огонь, потягивая вино. Ему было скучно.

Потом, как во всех правильных сказках, он встретил ее. Она сидела на корточках у большой лужи – там, внизу – и водила пальцем по кромке воды. Там, где ее рука касалась лужи, схватывался тонкий ледок. Она улыбалась. У нее были серые глаза. Он смотрел на нее сверху, и что-то в нем звенело, натягиваясь струной. Он не мог отвести глаз от пряди светлых волос, упавшей ей на лоб.

Второй раз он увидел ее на рассвете, через неделю. Он был хмур, и ступал тяжело по холодной земле, а она сидела на карнизе десятого этажа и рисовала узоры на оконном стекле. Ее волосы были заплетены в косы, а через плечо переброшен длинный толстый шарф. Она обмакивала кисточку в облака. Он смотрел за ней несколько минут, а потом коснулся теплыми рыжими пальцами всего дома, на котором она сидела. Ее полотно засверкало и заискрилось. Она обернулась и посмотрела ему в глаза.

Теперь по утрам он долго валялся в постели, обнимая ее. Он не хотел уходить. Она улыбалась ему одними глазами, целовала в губы; он бежал по двору, раскинув в стороны руки, смеялся в небо, а там, под ним, далеко, искрилась бесконечная снежная равнина. Он спешил вернуться. Он больше не был горяч, как в начале лета; ему не нужны были все эти глупости вроде танцев или хвалебных песен. Он не хотел, чтобы женщины там, внизу, под его взглядом скидывали одежды. Это все пустое. Теперь он хотел лишь открыть дверь своего дома и увидеть ее, стоящую у окна – ее хрупкие плечи, серебро ее волос, лед ее глаз. Свежесть ее улыбки. Он любил ее.

Потом она заболела. Обычно сказки кончаются раньше, и об этом не говорят – но я не успела сказать слово «конец» вовремя. И она заболела. Она осунулась, побледнела, взгляд ее потух. Она все больше куталась в меха и не отпускала его надолго. Он приходил, обнимал ее шептал ей на ухо глупости, которые всегда шепчут действительно тяжело больным: как все будет хорошо, как они куда-нибудь съездят и что-то увидят, как он купит ей лучшее платье и как они обязательно покатаются на оленях. Она молчала, положив голову на его плечо, и лишь иногда, словно бы машинально, прижималась холодными, словно лед, губами, к его горячей шее.

В один день она умерла. Он был как в бреду. Он вышел во двор и молча стоял в самом центре. Он кричал и плакал, и там, внизу, бесновалась метель его горя. Потом он вырыл в дальнем конце двора глубокую яму и похоронил ее.

Несколько дней еще он ходил, как пьяный, не разбирая дорог; подолгу стоял над ее могилой, теребил рыжую бороду. День за днем там, внизу, продолжалась жизнь – словно бы она все так же ждала его дома, или рисовала по стеклам. Он с каждым днем все больше злился на тех, кто внизу за их глупость и бесчувственность. Он растопил весь снег, напоминавший своим цветом ее волосы, и расколотил лед на реке, чтобы не вспоминать о том, как она рисовала узоры на стеклах домов. Он плакал со льдом дни напролет. А они там, внизу, поднимали головы и улыбались ему в глаза.

Потом он забыл себя в своем горе и начал их жечь. И пришло лето.