век пятнадцатый
век тишайших молитв во грехе раскаявшихся
неспешно и несуетно летописцы повествуют о нём
всё больше уставом
ладно буковки выписаны
киноварью искусно изукрашены
да и не буковки это вовсе
маковки церквей
и титла над ними что кресты золотые
и вьются над ними птицы Божьи
сияют звезды горние
и свод летописный что свод небесный
запрокидывай голову и смотри на свет прошедшего немеркнущий
вечный
благостный
только обман всё это
век пятнадцатый поднятым на рогатины медведем ревет
зазеваешься
он не кожу а мясо сдерет
не тело а душу заломает
и не киноварью буковки изукрашены
кровью
впрочем обман и это
сгинул век
толкуй о нём так и этак
всё будет ложь
всё будет правда 


  Это заставка к моему роману о московском князе Василии. Темном. Ослепленный собственным дядей, преданный своими слугами – и сам предававший не раз,. был он слабым и малодушным – и самым, наверное, злосчастном князем, которому все-таки дико везло.
  Роман еще не написанан, но когда-нибудь я его напишу. Впрочем, я лучше пьесу напишу о рыжих тараканах Малого или Большого Палашевскрго переукалка и назу ее так:

Лак "Прелесть" и рыжие тараканы Палашевского

Вот ее начало.

Она. Не помню. Неважно. Главное, длинющий дом. Подвал под ним - и я одна в этом подвале с этими рыжими тараканами, если не считать телефона, по которому звонит раз в час Паша и говорит, что, если я его не пущу в подвал, он меня грохнет, когда вечером я выйду из этого подвала и пойду домой. 
Вполне может грохнуть, и звонит он от любовница, что на пятом этаже этого дома.  Гуляет. На восьмом звонке он уже пьян. 
- Паша, - говорю ему, - не надоело звонить?
- А че?
- Да ведь достал ты меня, Паша! Ты там водку пьешь, а я тут сижу, от тебя этот подвал охраняю.