Первое, что бросается в глаза: пестрота того, что есть вокруг меня. Нет ничего вечного "под солнцем": все, что начало свой путь, завершит его распадом и гибелью. На смену старому, которое еще есть, уже спешит видимое еще в потенции новое, которое в свое время претерпит ту же участь. Итак, старое, умирая, дает жизнь новому, становящемуся постепенно старым. Даже звездам не избегнуть этого, через миллиарды лет...Однако ЧТО для старого благоденствие нового, ведь это уже иное? Для него самого все уже кончено. Много интересного можно найти в современности, но что до того бренному существу? Сама интересность обусловлена прежде всего новизной впечатлений, а последняя невозможна без происходящих смен. Поднявшись еще выше, проникнув в суть вещей еще глубже, мой дух нашел действительно новое в этом вселенском копошении. Мне открылось, что не все “возвращается на круги своя”, и даже Екклезиаст, несмотря на свою мудрость, был человеком. Но даже это будущее Новое, даже в подобии не бывшее ранее, не порадовало меня. Ведь я знаю, что и оно прейдет, а если и сохраниться, то воспроизведясь в потомках, то перестанет быть Новым, утратив новизну. Помимо того я вспомнил, что будет оно тогда, когда меня уже не будет, а потому и не сможет радовать меня. Итак, ЧТО мне до Нового? Затем мой дух устремил на человеков свой пронзительный взгляд. Пролетая над многими временами и народами, населяющими пространства Земли, он видел бесчисленные вариации в судьбах людей. Встречались, например, ветвистые генеалогические древа монархов и простых крестьян. Вот от этого человека идет целый куст: после себя он оставил шесть детей, которые успешно вступили в брак и дали потомство, особенно второй по старшинству, давший жизнь целому кусту. Младший сын, однако, погиб в шестнадцатилетнем возрасте во время эпидемии чумы. А вот другой куст; проследил мой любопытный дух, куда приведет во времени его ветвь- как? она тупиковая? Да, этот человек, которому оспа изуродовала лицо… ах, нет, путаю, это женщина-посудомойка, не нашедшая мужа во время Великой депрессии. И вот в своем исследовании дух увидел меня, одного из шести миллиардов современников, и мое сердце бешено заколотилось. Ах, не могу прочитать собственную судьбу, все так туманно: либо тупиковая ветвь, либо пара ягод на стебле, либо целая гроздь. Тут дух познания сказал мне: “Не все ли равно? ЧТО тебе до того, что будет ПОСЛЕ тебя?”, и показал на будущую раскидистую крону человечества, растущую непрерывно вверх. Сколько ни силилась найти себя там моя "эгоистичная" душа, она не смогла этого сделать: так густа была листва.
Да и разве плохо быть человеком? Но тут мой дух подозвал меня к себе и сказал: “Я показал тебе мир, показал тебя в нем, теперь покажу тебе души людей, дабы ты отдохнул от своей боли.” И вновь меня поразило многообразие в мире душ, их пестрота: я видел искрящиеся радостью открывания мира души тинэйджеров и пасмурные, угрюмо смотрящие на опостылевший и по-прежнему опасный мир души стариков. Редко было встретить стариков с бодрою душою и подростков с недетскими глазами, но это только усиливало скорбь: я задал себе вопрос,- насколько дьявольской должна быть жизнь, чтобы такое совершать с душою человека во время его пути?Стоит ли пусть даже называемое мудрым спокойствие старости, житейская опытность зрелости непосредственной суетливости детства? Но не дав мне подумать, мой дух последовал дальше, летя над самыми заповедными местами человеческих душ. И вот что мне открылось: даже в самой альтруистической душе находился призрак эгоизма. Те, кто любил по их словам и даже чувствам ближнего, как самого себя, спасали прежде всего свою душу. Даже самые великие из них, приносящие “в жертву самих себя”, прельщались достоинством своего поступка, “взирали с гордостью на подвиг души своей”. Обычно любовью называлось то, что имело к ней весьма отдаленное отношение; часто мне встречались примитивные души, которые внушали отвращение за то, что говорили слова о высоком, а думали тем временем о самом низком. Наблюдая за душою преступника, я отчетливо видел те критические моменты, когда внешние обстоятельства искривляли и уродовали ее. Порою такое обстоятельство, например, ненароком брошенное или услышанное в чужом разговоре слово, со стороны казалось весьма пустячным. Почти на каждом шагу, и особенно в прошлом, мне встречались души, горящие мщением за нанесенную им действительную или кажущуюся обиду. И когда мой дух наконец поднялся на большую высоту, с которой можно было созерцать множество душ, я задумчиво обратился к нему: “Мне кажется, что люди достойны сострадания, хотя в большинстве своем и неосновательные, лживые и гордые, но не злые эгоисты.” Помолчав, я добавил: “Они не виноваты в своих пороках, такова их природа”. И первичны для них- эмоции. Но мой дух не проронил не слова, выжидая. Тогда я смущенно продолжал: “Некоторые из них подобны зверям, но многие совсем неплохие, они с молоком матери впитывают моральные нормы, без соблюдения которых жизнь на земле превратилась бы в ад”.