Мы на берегу ночной негромкой реки. Всё наше на этом берегу, а на другом звенят в тумане колокольчики детских голосов. И даже не странно - удивления нет. Его не может быть - на самом деле это наши голоса, но мы этого не понимаем и откровенно радуемся своему незнанию. По взрослому глубокомысленно изрекаем разного рода туфту, по ходу дела выстраиваем иллюзорные замки, которые впоследствии, симптоматично превращаются в карточные домики досужих предположений, банальных догадоразгадок, вымученных гипотез, и в коем, таком давно уже понятном, выискиваем новые версификации тайных шифров исключительно своего понимания...
С этими, уже незнакомыми нам голосами, мы вновь засыпаем, чтобы спустя мгновение проснуться в заставленной разного рода вещами комнате, что призваны комфортно скрасить линии нашей жизни. В комнате этой мы по обыкновению привычно опять начинаем говорить друг другу очередные взрослые умности, по ходу дела перемежая их не менее взрослыми сальностями о несправедливости правящих режимов, о сладостях секса, о падении нравов, о том как было и как есть, при этом совершенно не замечая, как где-то действительно тревожно гремит гром.
И вот не странно ли? – уже потом, словесно выдохнувшись, опустошив копилку стандартных штампов, приёмов, словооборотов и метафор, так всё-таки хочется что-то ещё и чувствовать… А потом ещё и ещё… чувствовать до того, чтобы каждое дыхание начиналось не иначе как с 10 части «Реквиема» Моцарта. Именно с «Hostias et preces», где с каждым тактом сердце до того очевидно проваливается в страшную пустоту ставшей уже никчемной телесной оболочки, что совсем уже не странно пришло бы наконец-таки понимание, что евроремонтом здесь уже не отделаешься… И всё ещё не поздно. Совсем не поздно. Почти не поздно.
Иногда и мне слышится так – где-то осыпается штукатурка. Осыпается так незаметно, что каждая падающая вниз чешуйка, случись ей умение сказать об этом – она бы всё равно промолчала. Нет таких слов в этом сне...
