• Авторизация


Перечитывая Петра Чаадаева 04-11-2008 23:17 к комментариям - к полной версии - понравилось!


[200x329]
В который раз вижу и чувствую каждую строку его "Философических писем". Какой любовью скорбной пропитан каждый листок. Словно кровью перед смертью на стенах темницы начертанная исповедь. Столько горечи неоправдвнных надежд, понимания что если не высказать боль, то прорастет она черным ватным покрывалом. Сколько света последней надежды... но уже надежды иной, вечной, христианской. Одна надежда на Христа... Так и случилось. После опубликования писем Петр Яковлевич был признан сумашедшим. За что?.. За то что так безумно, по русски, любил Россию. Теперь так не любят. Поэтому не смеют ругать ни ее историю, ни современность, поскольку не понимают ни того ни другого, не знают России, не чувствуют. Благородства мало, совсем нет подлинных чувств, жаркой к ней страсти. У Чаадаева это есть, даже сквозь бумагу пожелтевших страниц чувствуется как есть. И вот уже думается что от этого жара она и пожелтела так. Напоследок отрывок:

У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по свету и дух их блуждает. Это пора великих побуждений, великих свершений, великих страстей у народов. Они тогда неистовствуют без ясного повода, но не без пользы для грядущих поколений. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываются самые яркие воспоминания, свои чудеса, своя поэзия, свои самые сильные и плодотворные идеи. В этом и состоят необходимые общественные устои. Без этого они не сохранили бы в своей памяти ничего, что можно было бы полюбить, к чему пристраститься, они были бы привязаны лишь к праху земли своей. Эта увлекательная эпоха в истории народов, это их юность; это время, когда всего сильнее развиваются их дарования, и память о нем составляет отраду и поучение их зрелого возраста. Мы, напротив, не имели ничего подобного. Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего подобного у нас не было. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемом только злодеяниями и смягчаемом только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. И если мы иногда волнуемся, то не в ожидании или не с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслии младенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую ему показывает кормилица.
Настоящее развитие человеческого существа в обществе еще не началось для народа, пока жизнь не стала в нем более упорядоченной, более легкой, более приятной, чем в неопределенности первой поры. Пока общества еще колеблются без убеждений и без правил даже и в повседневных делах и жизнь еще совершенно не упорядочена, как можно ожидать созревания в них зачатков добра? Пока это все еще хаотическое брожение предметов нравственного мира, подобное тем переворотам в истории земли, которые предшествовали современному состоянию нашей планеты в ее теперешнем виде[4]. Мы до сих пор еще в таком положении.
Первые наши годы, протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем уме и нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла бы опереться наша мысль; выделенные по странной воле судьбы из всеобщего движения человечества, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода. А между тем именно на них основана жизнь народов; именно из этих идей вытекает их будущее и происходит их нравственное развитие. Если мы хотим подобно другим цивилизованным народам иметь свое лицо, необходимо как-то вновь повторить у себя все воспитание человеческого рода. Для этого мы имеем историю народов и перед нами итоги движения веков. Без сомнения, эта задача трудна и одному человеку, пожалуй, не исчерпать столь обширного предмета; однако, прежде всего надо понять в чем дело, в чем заключается это воспитание человеческого рода и каково занимаемое нами в общем строе место.
Народы живут только сильными впечатлениями, сохранившимися в их умах от прошедших времен, и общением с другими народами. Этим путем каждая отдельная личность ощущает свою связь со всем человечеством.

-----------------------

Насколько актуальны эти слова именно сейчас. Когда мы не видим в России и ее прошлом ничего ценного, не потому, что его там нет, а потому что мы не знаем России, не любим ее, не умеем видеть. Как слепые котята...
в мешке...
у реки...
вверх^ к полной версии понравилось! в evernote
Комментарии (3):
Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной
головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей
стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых
влюбленностей прошло... Я полагаю, что мы пришли после других для того,
чтобы делать лучше их. чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и
суеверия.
П. Я. Чаадаев
"Печальная и самобытная фигура Чаадаева, - вспоминал Герцен, - резко
отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фоне московской
знати Я любил смотреть на него средь этой мишурной знати, ветреных
сенаторов, седых повес и почетного ничтожества. Как бы ни была густа толпа,
глаз находил его тотчас. Лета не исказили стройного стана его, он одевался
очень тщательно, бледное, нежное лицо его было совершенно неподвижно, когда
он молчал, как будто из воску или из мрамора, "чело, как череп голый",
серо-голубые глаза были печальны и с тем вместе имели что-то доброе, тонкие
губы, напротив, улыбались иронически. Десять лет стоял он сложа руки
где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре, в залах и театрах, в клубе и --
воплощенным veto, живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно
вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от
общества, не мог его покинуть... Опять являлся капризным, недовольным,
раздраженным, опять тяготел над московским обществом и опять не покидал его.
Старикам и молодым было неловко с ним, не по себе, они, бог знает отчего,
стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной
насмешки, его язвительного снисхождения... Знакомство с ним могло только
компрометировать человека в глазах правительствующей полиции".
Такие люди в таком окружении были просто неуместны. Они были как
штатские в казарме, как гусары в монастыре, как здоровый человек среди
обитателей сумасшедшего дома -- они казались сумасшедшими. Их легендарность
растаскивалась на сплетни. Они были окружены слухами. Но теперь уже и слухи
стали казенными. Сплетня стала неофициальным выражением официальной точки
зрения. Она судила человека, а приговор ее приводился в исполнение на деле:
единство "верхов" и "света" было восстановлено, "свет" стал чернью "верхов".
Чаадаев жил теперь тише тихого. Кругом не было ни души. Подспудно в
стране совершалась работа молодых умов, мужал Герцен, рос гений Белинского,
образовывались подпольные кружки. Но Чаадаев вроде бы отгородился от жизни.
Казалось, что он видел вокруг только безлюдье, что его окружала тишина.
Россия представлялась мертвой. Некрополис -- город мертвых -- сказал Чаадаев
тогда о Москве. Было время мертвых душ. Гоголь подтвердил чаадаевский
диагноз.
Вдруг в 15-м номере журнала "Телескоп", вышедшем в сентябре 1836 года,
было помещено "Философическое письмо". Оно было помещено без подписи.
Автором его был Чаадаев, в этом никто не ошибся -- доноса не потребовалось,
и автор не отпирался.
"...Письмо разбило лед после 14 декабря", -- сказал Герцен. Это, по его
словам, был обвинительный акт николаевской России.
Это был выстрел в ночи Это был набатный удар в стране онемевших людей.
Это был живой звук в государстве мертвых. Некрополис дрогнул, отзвук побежал
во все стороны, и эхо долго не утихало, хотя кричавшему уже зажали рот.


Комментарии (3): вверх^

Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Перечитывая Петра Чаадаева | Алексей_Апрель - Озвучивая тишину | Лента друзей Алексей_Апрель / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»