Я с искренним сожалением покидала школу, в которой проучилась всего два года – девятый и десятый класс. Покидала я её с сожалением, потому что, во-первых, эта школа  отличалась от восьмилетки в моей деревне в лучшую для меня сторону. Во-вторых, жила я в интернате, было нас там человек двадцать изо всех окрестных деревень, и жилось нам там интересно. И заведующая и воспитательница обе были учительницами, в интернате они работали по совместительству и с удовольствием. Все, что мы придумывали, чтобы жизнь наша была интересной и разнообразной, они, как правило,  поощряли и поддерживали. 

Но всё-таки в интернате было немного грустно оттого, что там, кроме нас, жили  младшеклассники. Их было восемь и только двое из них оказались там из-за того,  что в деревнях, откуда они были родом,  не нашлось достаточно детей их возраста, чтобы сформировать класс. Остальные жили в интернате, потому что жить им было не с кем. Их родители или были лишены родительских прав, или сидели в тюрьме. И от других детей они отличались тем, что глаза у них, оставались грустными, даже когда они смеялись.

Из них я сразу подружилась с Анечкой. Она решила отращивать волосы, я это решение одобрила, поэтому каждое утро она приходила ко мне в комнату, и  я её причесывала, делала ей «хвостики», или заплетала косички. Мы и другими малышами старались заниматься по мере возможности. Наша заведующая предложила читать им вслух по вечерам. И это были совершенно замечательные зимние вечера. Мы или читали по очереди сказки, или рассказывали истории, или придумывали игры, или  устраивали представления с участием переодетых и загримированных малышей. Что мы ещё могли для них сделать?

В апреле нашу единственную третьеклассницу Катюшу приняли в пионеры, и она до самого вечера ходила с красным галстуком. Это заметила наша заведующая, и пришла к нам с предложением что-нибудь придумать, чтобы поддержать у девочки чувство значительности события.  И вот уже в сумерках, моя подруга, которая хорошо рисовала, на большом плакатном листе изобразила юную пионерку, похожую на Катюшу. Как только краски просохли, все присутствующие собрались в «комнате отдыха», я произнесла импровизированную прочувствованную речь о пионерах-героях и о том, что пионерский галстук – частица красного знамени, торжественно вручила Катюше рисунок и поцеловала её в щёку. О том, что я её поцеловала я помню потому, что это произвело очень сильное впечатление на нашу второкласницу – Иринку. Мы – старшие, потом ушли в кино, а Иринка, по словам заведующей, весь вечер  повторяла : «Как же повезло Катюше. Ведь её даже поцеловали…» 

У меня, помню,  тогда сжалось сердце. Я до этого и представить себе не могла насколько этим детям не хватает тепла... И хотя я считалась Анечкиной Леной, с тех пор, встретив кого-нибудь из наших малышей,  я старалась хотя бы  погладить их по голове.

За несколько недель до последнего звонка мы с Анечкой договорились, что она будет мне писать письма, а я буду время от времени заезжать в интернат, потому что он находится как раз по ходу автобуса в мою деревню. Но в день последнего звонка она все равно была грустная и печальная. Пока мы прихорашивались, потом фотографировались, потом прощались со школой, Анечка с подружками сидели, пригорюнившись, на ступеньках школы. Мимо них прошёл наш весёлый учитель труда Евгений Михалыч. Поинтересовавшись причиной грусти («Лена уезжает»), он им посоветовал «сходить к директору и попросить оставить Лену на второй год. И всех делов-то». После чего ушёл, довольный, что так здорово пошутил. Девочки посовещались между собой, и решили, что стоит попробовать. И впятером пошли к директору. Правда, перед дверью кабинета они оробели  и стояли, не решаясь войти. Там их увидела моя классная руководительница Мария Матвеевна, она же и воспитательница в интернате. Узнав в чём дело, она не рассмеялась, а, учитывая серьёзность намерений, стала девочек разубеждать. «Лена же собирается поступать в МГУ, её ждёт такая интересная учёба, неужели вы хотите, чтобы она ещё год учила уроки? сидела за партой? Тем более, что она это всё уже проходилаи ей будет скучно...» Доводы девочкам показались убедительными, и они, скрепя сердце, решили меня на второй год не оставлять.

Я в это время, ни о чём не подозревая, сидела в своей уже бывшей комнате в интернате и болтала со своими тремя подругами, потому что до автобуса до моей деревни оставалось ещё два часа. В дверь постучали. За дверью с очень серьёзными лицами стояли Катюша, Иринка и Света. «Анечка плачет» - сказали они мне. «Ведите её сюда. – сказала я. – Куда это годится – плакать в такой чудесный день. Давайте лучше пить чай с печеньем, пряниками и вареньем». Девочки вернулись с заплаканной Анечкой и оставшейся малышнёй. Анечка сразу обхватила меня руками и уткнулась лицом в мой белый фартук, а остальные чинно расселись по свободным стульям и кроватям. Моя подруга принялась готовить чай на всех, а я утешала Анечку, как могла, повторяя, что никуда я на самом деле не уехала, что через несколко дней экзамены, что я ещё двадцать раз вернусь, что когда она подрастёт, она сама ко мне сможет приезжать – автобус до моей деревни, вон, пять раз в день мимо интерната проходит... Анечка меня не слушала, только сильнее ко мне прижималась и плакала всё горше и горше... Я уже и не находила слов, чтобы её утешить, голос у меня задрожал, я начала всхлипывать...  И как только я начала всхлипывать, все малыши заревели, бросились к нам с Анечкой и обняли нас со всех сторон.  И я стояла, обливаясь слезами,  посреди ревущей малышни, и вытирала их заплаканные мордочки своим белым фартуком. Разве такое можно когда-нибудь забыть?

И, конечно же, потом я приезжала в интернат, как и обещала. И привозила пряники, печенье, и варенье, с которыми мы  пили чай. Два года подряд я заезжала проведать своих интернатовских малышей. 

А потом они выросли ...

Но и сейчас, двадцать лет спустя, не могу удержать слёз, когда думаю,  как, всё-таки, немного нужно тепла и внимания, чтобы о тебе осталась память в маленьком детском сердечке.

[600x424]

 1984 год. Май . На фотографии я с Анечкой (с «хвостиками», которые я ей сделала утром того же дня) и с Иринкой