И трудно различить дорогу...

 о романе Антона Уткина «Дорога в снегопад».

 

- Гей, добрый человек ! –  закричал ему ямщик. –  Скажи, не знаешь ли где дорога?

- Дорога-то здесь; я стою на твердой полосе, - отвечал дорожный, да что толку?(...)

вишь , какая  погода : как  раз собьёшься с дороги.  Лучше здесь остановиться да

переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдём дорогу по звёздам.

А.С. Пушкин. Капитанская дочка.

 

 

 Роман Антона Уткина «Дорога в снегопад»  писался с 2008-го по 2010-ый год. Им писатель завершает трилогию, начатую романом «Самоучки» и продолженную «Крепостью сомнения».  Антон Уткин закончил исторический факультет московского университета и его литературное творчество нельзя оценить, не принимая этого в расчёт. Историк, описывая прошлое, отбирает из него факты, которые послужили причинами событий. И это далеко не так просто, как кажется. Но еще сложнее определить : какие именно события настоящего окажут влияние на ход истории? И тогда историк передаёт перо писателю. «Дорога в снегопад» начинается с решения работающего в Эдинбурге доктора биологии Алескея Фроянова взять на год академический отпуск и провести его в России, где он не был семь лет. Но возвращаясь после долгого отсутствия нельзя не спросить себя какой стала страна из которой ты уехал и найдёшь ли ты то, ради чего вернулся.

             В немногочисленных статьях о романе «Дорога в снегопад» критики отметили прекрасный слог Антона Уткина, да, собственно, на этом и остановились. С самого первого романа Уткина критики отмечают, что он пишет «классическим языком даже не двадцатого, а девятнадцатого века»[1] то есть, языком Толстого, Тургенева и Достоевского. Но первый роман вышел пятнадцать лет назад  и то, что спустя столько лет критики продолжают  удивляться, что писатель пишет хорошим литературным языком и ставить ему в заслугу то, что в его «романе из современной жизни не найдешь ни одного матерного слова[2]», вызывает, по меньшей мере, недоумение. Ведь удивляться, скорее, следует тому как получилось, что при таком богатом литературном наследии, умение изложить свои мысли без помощи « матерных слов » вызывает восхищение. Тем не менее связь Атнона Уткина с традициями литературы XIX века бесспорна. Отличительной чертой писателей  этого века была, прежде всего, их гражданская позиция. В отличие от Запада,  в Росии писатель был не только художником слова. Русская литература была основой духовной жизни общества. Именно она утверждала моральные и нравственные ценности, и давала своё объяснение окружающему миру, в то время как на Западе этим занимались философы, политики, мыслители, религиозные и общественные деятели.  И очень показательно, что войдя в литературу романом «Хоровод», где писатель был прежде всего художником, Уткин, за двадцать лет творческого пути пришёл к тому, что писатель не может оставаться сторонним наблюдателем.

«Если человеку случилось пережить или наблюдать что-то важное, он должен это записать на будущее или рассказать другим, чтобы это осталось в назидание потомкам. Человек же, испытавший потрясающие события и умолчавший о них, подобен скупому, который, завернув в плащ свои драгоценности, зарывает их в пустыне, когда холодная рука смерти уже касается его головы». Эту восточную мудрость выбрал эпиграфом к своим запискам об Отечественной войне дед Киры, главной героини романа.  И он как нельзя лучше передаёт как сам Антон Уткин  понимает свой писательский долг. Если в своём творчестве он неоднократно возвращается к событиям, которые происходили в его стране, начиная с 1989-го года, то именно потому, что для него это та самая переломная эпоха, суть которой надо донести до потомков.  Романом «Дорога в снегопад» Уткин завершает осмыслениe современного общества, начатое романом «Самоучки», где  писатель был, скорее, летописцем, отразив на бумаге современную ему жизнь, но не затронув ни причин, ни последствий изложенных событий. В «Крепости сомнения» уже идёт осмысление, своеобразная «ревизия упущенных возможностей»[3], итог которых мы находим в «Дороге в снегопад». Действие романа начинается в мае 2007-го года и заканчивается в декабре оного. Выбор дат в романе не случаен. В декабре были выборы в Государственную Думу  по итогам которых партия Единая Россия получила семьдесят процентов мест. Другая дата, которая упоминается в романе – это 1989-ый год – переломный не только для России, но и для всего мира. Роман подводит своеобразный итог восемнадцати годам, лежащим между этими датами. Сделав главным героем биолога, вернувшегося в Москву после шести лет работы в Шотландии, Антон Уткин увеличивает перспективу, что позволяет читателю взглянуть со стороны на привычный мир.

В отличие от « Крепости сомнения » в книге « Дорога в снегопад »   действие разворачивается  в едином временном пространстве на протяжении восьми месяцев. Ho в романе присутствуют три повествовательных слоя. Первый – это история любви Алексея и Киры. Любви потерянной, обретённой и вновь утраченной. Очень важный слой потому что, « такие слова как долг, честь утеряли власть над людьми, и единственно, чему они ещё безоговорочно повинуются - это любовь». Второй – это образы Москвы и провинции, мест, которые герой знает с детства, и которые он заново открывает и в то же время сравнивает то, что было с тем, что стало. И третий слой – это размышление о России. Причём это размышления не одного человека, не только главных героев, но почти всех людей, так или иначе, появившихся на страницах романа. Здесь нельзя не отметить кинематографичность прозы Атона Уткина, который в периоды « литературного молчания » снимает документальные фильмы[4]. Он не только рассказывает, но и показывает. Со страниц книги открываются то дальний план, то крупный план, то, словно увеличенные объективом камеры, детали. Благодаря этому образы персонажей романа зримы : главные, второстепенные и даже фигуранты, как, например, бездомный, примкнувший к патриотическому митингу в Киржаче, чтобы «ощутить свою равность всем другим людям». И хотя у каждого действующего лица свой голос, которым писатель умело передаёт не только индивидуальность персонажа, но и его социально-культурную принадлежность, от бывшего «братка» до университетского профессора (и совсем, кстати говоря, у Антона Уткина язык не «старомодный», и матерные слова у него встречаются, в прямой речи - что поделать, из песни слова не выкинешь), по ходу чтения это многоголосие сливается в единое целое, и, вслушиваясь в эту полифонию, постепенно приходишь к осознанию того, какой Россия могла бы быть и какой она стала.

 

            Следует заметить, что отдаление главного героя за границу – это не только литературный приём, цель которого дать возможность взглянуть со стороны на Россию, увидеть её глазами «иностранца в своей стране» - это ещё и актуальная литературная тема  конца прошлого и начала нынешнего века. Распад советского блока сделал сюжет о возвращении в свою страну после долгого отсутствия одним из ведущих. Самый заметный роман на эту тему – «Неведение» Милана Кундеры. Но герои Кундеры были  поставлены перед необходимостью уехать, в то время как Алексей Фроянов уезжает в 1998-м году потому, что в России  у него нет условий вести исследовательскую работу. И если, по возвращении на родину, герой «Неведения» чувствует себя чужаком в когда-то родной стране и уезжает из неё второй раз потому, что и сам он, и его друзья и близкие, и город в котором он жил, безвозвратно изменились, то герой «Дороги в снегопад» принимает решение уехать потому, что в его стране за время его отсутствия не изменилось ничего:

- Ну, я ещё как следует тут не огляделся, - осторожно ответил Алексей, - но с лихими девяностыми принципиальной разницы не вижу.

- Почему? - живо откликнулся Евгений Петрович (...)  

- Ну, почему-почему? - неохотно ответил Алексей. - Потому что люди науки, вроде меня, по-прежнему могут реализовать себя только за границей. Потому что пенсионеры по-прежнему ограничены в своих правах своими ограниченными пенсиями, какие уж тут права человека-то? Черта оседлости какая-то экономическая. И мы в состоянии этого смертного греха уже шестнадцать лет живём. Молодые, сильные ограбили, по сути, своих стариков, а ведь то, чем они так охотно пользуются, не ими создано, а этими самыми стариками. Да, стало опрятней, богаче, но ведь это фасады одни столичные, а никакого социального сотрудничества как не было, так и нет.

Именно размер пенсии и уровень жизни стариков выбрал автор «Дороги в снегопад» барометром общественного благополучия. И барометр этот показывает очень тревожную картину. И самое страшное не в том, что «пенсия уже шестнадцать лет одинаковая - что при свободе, что при мыши серой», а в том, что сами старики, те которым удалось пережить девяностые годы, когда они были брошены на произвол судьбы, не только не ропщут, но рады и благодарны любым крохам, которые им перепадают, как та пожилая пара у которой Алексей остановился в Варварино под Воронежем :

   - Лучше стало жить по сравнению с девяностыми?

   - И-и, - вскинулся Вася, - разговору нет. Пенсии-то не видели.

   - А сейчас какая у вас?

   - Две семьсот, - ответил тот, веско произнеся эти два слова.

   - Две семьсот? - переспросил Алексей. Его железнодорожный билет сюда стоил дороже. - А можно разве на такие деньги жить?

   - Когда всё своё, - заключил Вася, помедлив, - то и можно. Мои две, да бабкины две - на хлеб хватает.

К пенсионерам с «ограниченными пенсиями» добавляются безработные, как, например, пожилой хозяин «Жигулей», токарь шестого разряда «в бессрочном отрыве от производства», которому, чтобы заработать на жизнь, приходится «бомбить», потому что его завод закрыли. Чувство остановившегося времени, ощущение того,  что ничего не изменилось усиливает телевизор, на экране которого Алексей видит тех же людей, что и шесть лет назад:

С той же неуёмной страстностью (...) они неутомимо витийствовали, задорно спорили, обгладывали злобу дня, повергали в прах оппонентов, обличали врагов, насылали проклятия на заокеанских чудовищ, благородно негодовали, оплакивали Россию, ругались, мирились, ходили колесом, протягивали друг другу руки, - словом, все пребывали хотя и в новых должностях, однако ж на своих местах, разве что чуть-чуть постарели. Телевизор напоминал нескончаемую комедию дель арте, в которой роли раз и навсегда определены, где Пьеро будет всегда безутешен, Коломбина всегда весела, а зритель неизменно доволен, ибо ему показывали именно то, что он желал увидеть.

Однако, страница за страницей, читатель отдаёт себе отчёт, что изменения тем не менее произошли. Но не потому что новое сменило старое. Большая часть прежнего мира осталась, но словно отражённая в кривом зеркале. Очень кривом зеркале, словно глумящимся над прошлым. Только не над советской властью, а над сутью того, чем жили люди того времени.  И по сравнению с настоящим, советский период, даже в тяжёлые для народа моменты, предстаёт как  «светлое прошлое»[5] :

   Спустя немного времени к Алексею подсел Вася со своей "Примой", которую привезла ему сегодня Лида целую сетку.

   - Когда на автобусе ехал, забор такой видел? - спросил он.

   - Длинный такой, бетонный? - уточнил Алексей. - Там ещё щит стоит "Единой России".

   - О, - подтвердил Вася Лапин. - С медведём. То у нас был плодо-консервный завод. Всю округу кормил - горя не знали. И работали там, и сами сдавали.

   - Что сдавали-то?

   - Кто что. Смородину, в основном. Да и сливы, и яблоки, - махнул рукой Вася. - Всё. По всему Союзу расходилось. - Он переложил в пальцах крошечный окурок и, прищурив глаза от близкого дыма, сделал последнюю затяжку. - А директор с депутатом тут с одним всё приватизировали да по цене металла продали. А теперь он глава района. - Вася легонько подтолкнул Алексея локтём. - Ты понял?

   - Понял, - уныло отозвался он, тоже сделав ударение на последнем слоге.

   - И царь здесь, и бог, и президент. Только что заповедник тут у нас, сюда не лезет. А в Анастасиевке большо-ой колхоз был, теперь его хозяйство. Раньше хоть копейку какую платили, при советах-то, а теперь так работают: раз в два месяца по мешку комбикорма даст, и скажи спасибо. А куда деваться?

   - Да уж, - произнёс Алексей.

   - То-то и оно. Так-то, сынку. Весною две лошади в районе пали, так тут же и съели их. В войну такого не было.

Но приговор этому новому строю в романе выносят не ровесники Алексея, принадлежащие к поколению, которое «в том возрасте, в котором обычно любое поколение решает главные исторические задачи текущего момента», а их дети. Это, прежде всего семиклассник Гоша, сын Киры, который своим «детским умом» постигает несправедливость мира в котором он живёт :

 В Советском Союзе Гоша не жил, он даже в нём уже не родился, но разговоры с бабушкой, решительной сторонницей советской системы, не проходили даром. Бабушка в представлении Гоши была честнейший и добрейший человек из всех тех, с которыми сводила его пятнадцатилетняя судьба, и он ставил здесь знак тождества: если бабушка была хороша, то не могли являться дурными те взгляды, которые она защищала. Но от других людей, которым он доверял куда меньше бабушки, он слышал много плохого про советский строй. Он знал, что жить в те годы было голодно и страшно; но если сейчас и не было голодно, да и то лично ему, то страшно было точно, просто не было возможности сравнить уровень и качества одного страха с другим. 

И Гоша отказывется согласиться и принять этот мир таким как есть, а его протест, ещё по-детски максималистский, возрождает у Алексея надежду на то, что «одни поколения передают свои знамена следующим». Но окончательный приговор системе, сменившей советскую, выносит короткая, в две строки, реплика дочки друга одного из друзей Алексея. Пока Алексей с Антоном расстрогано вспоминают как в детстве паровозик из Ромашково их предостерегал, что «так можно опоздать на всю жизнь», десятилетняя девочка возвращает их к действительности замечанием : «А теперь в том Ромашково сотка земли стоит под сорок тысяч зелени, да и парвовозик на металлолом давно сдали».  Нельзя считать нормальным общество, где роли как по наваждению, поменялись, где дети становятся взрослыми раньше, чем их родители успели состариться.

            Слово «наваждение» приходит на ум всякий раз, когда герою приходится невольно сталкиваться с представителями нынешней власти. Два раза Алексей поневоле оказывается лицом к лицу с милицией и встречи со стражами порядка по абсурдности напоминают страницы из Кафки. А встреча с Андреем Николаевичем представителем «организации», которую содержит «одна крупная коммерческая структура» - настоящее дьвольское искушение, преодолев которое Алексей испытывает желание даже не уехать, а бежать назад в Рослин из страны, где «ничего не изменилось, а только видоизменилось», где «зло приоделось» и « научилось болтать.» Автор не случайно сделал главным героем биолога, одного из лучших мировых специалистов по стволовым клеткам – научном открытии, которое обещает сделать миф о бессмертии, или, на худой конец, о вечной молодости, былью. Научное положение позволило Алексею увидеть, что если раньше цель политической элиты сотояла в стремлении быть «допущенными к столу» за счёт других людей, то теперь ей нужна вечная молодость в личное пользование. И Алексей с отчаянием понимает, что если он останется в России выбора у него будет не так уж и много : либо быть с теми, кто «не постеснялся ограничить других людей в доступе к средствам жизни» и не станет делать его открытие «всеобщим достоянием». Либо оставаться с теми, кому «стыдно жить, когда все вокруг так живут», но которые «ничего не могут сделать в своей собственной стране».

            Однако, несмотря на то, что возвращение в Рослин кажется самым разумным решением и герою, и его друзьям и знакомым, и даже читателю, Алексей решает не уезжать. Не только потому, что ему самому отъезд кажется бегством, но и потому, что надежда на то, что Россия может быть другой, красной нитью проходит через весь роман. У Антона Уткина, как и у его героя нет готового способа указать «человечеству путь, который выведет его наконец к свету и радости». И хотя, по мнения старого университетского профессора, «мы сошли со столбовой дороги человечества» и залезли « в какую-то давно заросшую, дремучую просеку»,  дорога эта не исчезла и вернуться на неё никогда не поздно. Столбовая дорога человечества пролегает «там, где Бруно, там где Нил, где Посошков, где Пётр Великий, где Герцен, Добролюбов, Ключевский, Циолковский, где все наши лучшие, светлые умы ноги свои сбивали, чтоб нам, дуракам, свет какой-то указать, обучить, образовать». Имена «светлых умов», которые мы либо находим в романе, либо, при чтении, они сами приходят на ум, благодаря интертекстуальности, которую Уткин виртуозно и ненавязчиво использует – это своеобразные дорожные указатели, следовать которым - единственная возможность выбраться из дремучей просеки. Это  Кропоткин и Мюррей, которых читают Гоша и его сверстники-единомышленники. Это Лев Толстой, чей образ нельзя не увидеть когда в Варварино Алексей берётся помочь косить приютившем его людям. А когда после «искушения» Андрея Николаевича, Алексей, от охвативших его отвращения и отчаяния напивается вместе со своим другом Антоном и между ними происходит разговор о том, что в России честные люди пьют, или кончают с собой от бессилия что либо изменить -  этот диалог перености нас в другой, написанный Венедиктом Ерофеевым более сорока лет назад, в главе «Есино-Фрязино» своей поэмы[6], где, пусть и без традиционного ореола, речь идёт о разночинцах, представителях классической русской интеллигенции «труженицы», которая «шла в народ, трудилась в земствах, лично для себя выгод особенных не искала». В отличие от «постинтеллигенции», классе, оформившемся в 90е годы, которая оправдывает «гламурный авторитаризм» поскольку он «хорош тем, что оставляет нетронутыми бытовые свободы – дежурную бутылку виски и поездку за границу – освобождая интеллектуала от любой и всякой ответственности за положение дел в стране и состояние общества».

Подобное смешение понятий о добре и зле не может вызвать в памяти роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», где граница между добром и злом размыта,  а советская действительность настолько абсурдна, что восстановить справедливось, по мнению автора, может только сила, что «вечно хочет зла, но вечно совершает благо». Но в отличие от «Мастрера и Маргариты» в романе «Дорога в снегопад» понятия о добре и зле у главных героев чётко разделены. Критерием этому разделению служат основы христианской морали, при всём при том, что герои не верующие, в традиционном смысле этого слова, и o религиозных обрядах имеют довольно отдалённое представление. Именно эта мораль не позволяет Алексею согласиться на заманчивое предложение  Андрея Николаевича, потому что «христианское общество равняется по слабому, а не по сильному». Именно она делает невозможной любовь Алексея и Киры, когда, казалось бы, обстоятельства складываются благополучно – муж Киры, положивший начало своему состоянию торговлей оружием, попадает в тюрьму. Герои, поставленные перед выбором между чувством и долгом, отказываются от чувства, так как это соответстует их понятиям о добре и зле. Не случайно же одним из доказательств бытия Божия считалась врождёная способность человека отличать хорошее от плохого. Пьеса Ибсена «Кесарь и галилеянин» появляется в конце романа тоже не случайно. Алексей находит её в стопке книг, оставленных кем-то у мусорных баков. В этом произведении Юлиан становится императором на смене двух эпох – уходящей античности и зарождающегося христианства. Христианизм, с его понятиями о грехе и смерти, кажется ему врагом жизни. Но возвращение к язычеству уже не возможно – прежние истины перестали быть таковыми. В поисках новой истины ему открывается видение Третьего царства, основанного на христианской этике и на языческой мудрости и радости жизни. И хотя, в отличии от Юлиана Отступника, герои романа, тоже пережившие смену эпох, не видят пока третьего пути, их моральные критерии уже не позволяют им принять как должное тот путь, который им был предложен после восемьдесят девятого года.

 

В новелле «Четыре цикла»  Борхес утверждает,  что «сколько бы времени нам не осталось, мы будем пересказывать, в том или ином  виде»  всего четыре истории : об осаждённом городе, о возвращении, о поиске желанного и о жертвоприношении бога. В романе «Дорога в снегопад»  Антон Уткин «пересказал» третью из историй, отпущенных литературе Борхесом. Историю о возвращении. Но не о возвращении одного человека в свою страну после долгого отсутствия, а о возвращении людей после двухдесятилетнего возведения «бизнес-башни до седьмого неба»[7] в «светлое прошлое». Вернуться в которое, возможно только поняв « не слишком мудрёную вещь: чтобы снова встретить его, это прошлое, надо идти не назад, а вперёд». Если свой предыдущий роман «Крепость Сомнения» Антон Уткин, по собственному выражению, писал шесть лет «наперегонки с жизнью», так как реальность изменялась быстрее его «способностей постигать её», то «Дорогой в снегопад» писатель не только настиг действительность, но и в определённой степени предрёк её развитие, предсказал объединение людей в их разочаровании и гневе, которые в декабре 2011 года, спустя четыре месяца после выхода романа, вывели людей на улицы. Не оттого ли критика обошла практически абсолютным молчанием последнюю книгу Антона Уткина ? Ибо нет пророков в своём отечестве...

©Elena Roumilhac= Елена Румильяк