«Красная Пасха» Нины Павловой.

Игумен Сергий (Рыбко) очень хорошо сказал, что понять монаха может только монах, и писать про монахов может только монах: потому что мирские, светские люди не знают монашеского делания, не понимают его, видят внешнее, чувственное, душевное – в то время, как дело идет о духовном и суть заключается в духовном.

Я узнала об убийстве в Оптиной Пустыни на Пасху 1993 года в том же году или в следующем, летом, из передачи радиостанции «Радонеж».

То есть, – знала давно, но не знала их имен и не представляла себе, где это – Оптина Пустынь. Потому что и Москва представлялась мне довольно дальним городом, не говоря уже о Калуге, не говоря уже о Козельске (о котором я знала только, что он при небольшом числе жителей очень долго оборонялся от монголо-татар и был назван ими «злым городом»), который, по моим представлениям, находился вообще неизвестно где, и добираться до него надо было совершенно непонятным образом.

То есть Оптина для меня из Петербурга была еще более недостижима, чем Троице-Сергиева Лавра.
…Я узнала имена убитых монахов, но не смогла их запомнить.
Благодаря «Красной Пасхе» я запомнила эти имена; у меня как-то более портретно персонифицировались они сами; Оптина чуть-чуть приблизилась (примущественно благодаря моим постоянным поездкам в Москву, «приблизившим» мне Москву; тут уж «Красная Пасха» ни при чем). Наверное, именно благодаря «Красной Пасхе» я впервые приехала в Оптину – хотя как раз вот это очень спорное «благодаря». Просто совпали одновременно свежие впечатления от «К.П.», случайно бывшая как раз на следующий день после десятой годовщины паломническая поездка в Оптину и то, что я заметила объявление об этой поездке.
Я признательна Н. Павловой за то, что «К.П.» была для меня некоторой ступенькой в дороге к Оптиной, но.

Это очень чувственная книга. Притом автор временами как будто специально бьет на жалость и выжимает из читателей слезы.

Мне было очень неприятно поймать Н.П. на подлоге. Небольшом и незаметном, конечно...
«Он был уже иеромонахом Василием, когда прихожане Оптинского подворья в Москве задали ему вопрос: «Батюшка, а у вас есть какое-нибудь самое заветное желание?» — «Да,— ответил он. — Я хотел бы умереть на Пасху под звон колоколов». Это сбылось.»
Очень красиво, грустно, больно, романтично, проникновенно… Но ведь это фактически – ложь!.. Иеромонах Василий умер не под звон колоколов, а в тишине: именно потому, что смолкли колокола на звоннице, он повернул назад и пошел навстречу убийце.

Очень хорошо написано про трезвомыслие отца Василия, про доброту и веселость отца Трофима, молчание отца Ферапонта. Но многие вещи из описанного могут быть подвижническими, а могут быть – плодами гордости. Например, фраза, приписываемая иноку Трофиму: «Знаешь, я к смерти готов.» Одно дело – читать такое в книжке, в книжке это красиво, это слова подвижника, а если представить себе человека, говорящего так в реальной жизни, а не на страницах?..

Из разговора (я возвращалась из своей третьей поездки в Оптину, сидя в автобусе рядом с девушкой):
– Я пыталась спрашивать братию; ведь очень важно вот что: какими они были в жизни, в общении, написать ведь можно что угодно, а важно еще и то, какими они были для тех, кто жил рядом с ними… И что мне отвечали: ну как, обычные были. Обычные.
Вот многие ссылаются на последнее интервью отца Василия. Но там видно, как он уводит разговор от себя; его спрашивают про его жизнь, а он отвечает про внутреннюю жизнь вообще монашествующих, он уводит разговор от себя; нельзя так лезть во внутреннюю жизнь человека.
Ведь очень много можно написать, но важно то, какими они были при этом, в жизни, с теми, кто их окружал.

(Продолжение на днях воспоследует.)
(ps.: в качестве хороших книг рекомендовала бы "Благословенное Воинство" и "Монахи - возлюбленные дети Господни")