не говори о нас, не говори,
и даже в самом сердце де Пари,
где мы могли однажды умереть,
когда бы жизнь
не праведней, чем смерть,
когда бы свято место не про нас,
когда бы жили
только в этот раз.
но до сих пор пульсирует внутри:
не говори о нас, не говори.

во мне растут сады и города,
во мне горит небесная руда,
скрипят качели, облако плывёт,
а на качелях
девочка поёт.
и так поёт, что не о чем жалеть,
покуда жизнь
не праведней, чем смерть,
покуда всё растает до зари,
как фонари проспектов де Пари.

и уцелеет только горизонт,
но говорить об этом не резон –
слова легки, изменчивы, пусты...
внутри меня
висячие мосты,
под небом птица, рыба в глубине –
как это всё
вмещается во мне,
живёт и дышит, требует любви?
там старый дом шиповником увит,

почтовый ящик на его двери
(не говори о нас, не говори),
вокруг стоит высокая трава,
и на ветру
качается едва,
и в той траве лежит мой детский страх,
мой детский стыд,
мой ужас на губах,
моя тоска, моя смешная боль –
всё, что ещё не связано с тобой,

лежит в траве, но не болит давно...
и я смотрю, как старое кино,
и вижу только утро и восход.
и на качелях
девочка поёт.
о, эта песня – всё нутро моё,
а жизнь и смерть –
лишь строчки из неё.
и если хочешь, слушай и смотри.
но ничего о нас не говори.

(с)