1
Ты стала некрасивой. Бог ослеп.
Давлюсь похлебкой. Шелушу коросту
На лбу твоем. Ты нарезаешь хлеб,
И крошки падают на маленький живот.
Как заключенного, ты выпускаешь воздух
Из легких легких. Немота живет
На месте бессловесной славы нашей.
То Клеопатра назвалась Парашей,
Блядуя, притворяется уставшей.
А может, все не так, наоборот.

2
Читатель, мне сегодня тяжело.
Ты скажешь: скулы от любви свело
Или тщеславье пучит нестерпимо.
Увы, ты палец обмакнул в гуашь
Небесную. Отныне не придашь
Солидности. Подловишь херувима.
Ну, рассмешишь его. Ну, соблазнишь.
В окно посмотришь сквозь его крыло,
Закроешь сладкий рот настоем дыма.

3
Бергамо. Рим. Вернусь когда-нибудь.
Копну землицы, отправляясь в путь
В Санкт-Петербург. Прививка чернозёма.
Мяукал танго “Маленький цветок”
Мой патефон. Кружилась возле ног
Босая тень. И пугало Гудзона
Отпугивало бабочек и дам.
Зачем я строил белый холм Манежа?
Я благодарен трупам и долгам,
Которые, мое сознанье нежа,
Меня толкнули к диким городам.

4
Постели этого города — Венеции — пахнут влагой.
Разговоры пахнут постелями.
Каждый падеж — бумагой.
Меж вдохновением и желаньем
Здесь — доля мига.
Но чаще всего падает с полки книга,
И на обложке глаза-ракушки, рыжие нитки — брови.
Это — как три Венеции:
Озеро рыбьей крови

5
Папа и мама, и мальчик, которым грежу!
Вырежут вас, как вырезают грыжу.
Тонкую пленку детства скоро порвут юроды.
Скажут, что это верно, как новизна природы.
Дважды войти в меня, вкус ощутить былого —
Невозможно. Когда ты произносишь слово
Осуждая меня, смотри: по широким порам
Проползает слеза. Тщетный упрек, с которым
Мы обращаемся к Богу, вряд ли его смущает.
Только любовь бранит. Только она прощает.

И как плюшевый кролик, брошенный под кровать,
Превращается в слепок пыли.
Сопротивляясь платью, желающему сползти,
Помнит о тех, кто дорог,
Говорит: “Я любила тебя, как мертвая мать, как сорок
Опьяневших братьев.”
Ты мне мешаешь, кроха.
То, что будет со мной, это правильно.
Очень плохо.


Полина Барскова