В сказках должна быть правда. Нет, не то. Я хотел сказать – в сказках должна быть соль, хотя бы чуть-чуть. Это когда читаешь и посыпаешь этой солью старые, зарубцевавшиеся уже раны, и корчишься от невыносимости, от недостижимости, и душу сводит судорогами, и рот приоткрывается в недоумении – как же так, черт возьми, снова оно нахлынуло, а я ведь эту скорбь о чудесном, о правильном так долго в себя загонял, так долго глушил. Ну а если раны новые, то эффект вообще потрясающий, непередаваемый. Это про такие вот книги говорят, что они формируют человека. Это когда правильную соль в правильное время на правильные раны. Вот тогда – взрыв. Чудо. Это тогда несмирение человека с неволшебной действительностью достигает таких масштабов, что действительно способно что-нибудь изменить. Может быть, несущественно. А всё равно приятно.
Приятно, потому что, боюсь, меня-то уже никакая соль не прошибёт – мои раны, ах и увы им, были очень глубокими, но всему есть предел, и если пересыпать соли, то и судорог вскоре не будет, будет только безразличие, и смирение, и усталость жалкая, покорная, не способная перевернуть не то что мир – захудалую идею не способно перевернуть. Нет во мне такого огня, чтобы рваться в бой, чтобы сжимать зубы от боли и не скулить. Меня можно всего этой солью обсыпать, да хоть внутривенно вводить – уже не прошибет. А если и прошибет, так что, так ничего, я просто тихо сойду с ума, и ничего больше, и эта чертова гробовая доска под названием реальность даже не дрогнет.
А вот чтобы дрогнула, нужны яростные, живые, у которых в глазах – молодость да решимость, они сами – обещание чуда, воплощённая сила готовности бороться за лучшее будущее, выцарапывать ногтями и зубами вырывать прекрасное счастье у несговорчивых правителей мира. Они – в них так много желания жить, уверенности, что смысл – в борьбе, что слабым быть недостойно, что надо идти к цели босиком по углям под ливнем из стрел ядовитых.
Да, они через какое-то время тоже сходят с дистанции, мои ненаглядные, качают головой, меркнет в их глазах огонёк, появляются на губах вопросы отравленные: «Зачем всё? К чему всё?». И вот-вот руки опустятся, сердце остынет, они уже готовы всё бросить, да только понятно, что это крах их сущности, предательство души собственной. Вот тогда-то, тогда-то мы, усталые, разочарованные во всём, слабые, с кожей, которую уже ничего не пробьет вовек, вот тогда-то мы и должны достать из кармана соль и посыпать их раны, приговаривая: «Так нужно. Ты прав. Чудеса есть. Всё можно изменить, и изменить это можешь ты».
Мы-то что, мы-то давно не верим. А они верят. И судороги сводят им душу, и рот открывается в недоумении, и они идут.
И мир меняется. Иногда. Один раз из миллиона мир меняется. Но этот раз стоит всего остального.
И – да, пусть я усталый, разочарованный, пусть я не способен что-то изменить. Но я буду, буду копить эту чертову соль в карманах, чтобы если когда-нибудь кто-нибудь с потухающим огоньком веры в чудо в юных глазах придёт ко мне и спросит: «Зачем это?», то я мог бы вытолкать его взашей, спрятав слезы навернувшиеся, поцеловать неловко в щеку и присыпать его раны солью.
Может быть, благодаря нему мир все-таки изменится.
Да, конечно, безумно завидую им, безумно, но раз уж так сложилось, что я слабый и усталый, то и от меня должна быть польза. Поэтому я и строчу всё время, как сумасшедший – это я соль коплю, да.