Король тихонько воет от тоски.
Его уже давно ничто не греет:
Ни аромат кальяна, ни гарем,
Ни слой газет, расклеенных по стенам,
Ни сны, ни полировка старых лат.
И даже надувные танцовщицы,
По блату привезённые из Вены,
(Которые смешно колышут задом,
Когда бросаешь в них пивною кружкой)
Давно лежат, заброшенные в угол.

Король угрюмо смотрит в потолок.
Над королевской бровью виден шрам
От степлера. Должно быть, к непогоде
Болят его колени. Память детства…
Недуг, который, будучи наказан
Трёхчасовым стояньем на горохе,
Он подхватил ещё в года ученья.
(Впоследствии наставник был повешен)

Ужасный звук разносится окрест.
Любимый королевский пеликан
Снести яйцо пытается натужно,
Совсем забыв о том, что он самец.
К тому ж (вот незадача!) королевству
Пришёл намедни счёт за телеграф
И, всматриваясь в цифру «Итого»
Король в испуге говорит: «Однако!»

Король скучает. Глухо бьют часы.
(А маятник давно пора бы смазать!)
К тому ж в его любимой табакерке
Завёлся клоп. Чихая беспрестанно,
Он раздражает королевский слух,
Светлейшему величеству мешая
Как следует размыслить о делах,
О благе государства и короны.
Достав брабантский кружевной платок
Король в него сморкается как Зигфрид!
И в гулком зале эхо, пробежав
По кругу двести сорок восемь миль,
Устанет. И уснёт в своём углу,
Храпя ландскнехтским храпом молодецким

Король молчит. В углу стоит жилет
Из шерсти полудикой кракозябры
Что связан был покойною супругой
На третью годовщину брачной ночи.
Жилет к нему протягивает руки,
Точнее, рукава, которых нет.
Портрет супруги унесён во флигель,
Пугать гостей. Король – любитель шуток.

Пришла пора кропанья мемуаров!
Король подходит к чучелу павлина
Размашистым, исполненным величья,
Невыразимо царственным движеньем,
Вниманья своего не обращая
На мерзкое кряхтенье гнусной птички,
Вращающей в бессилии глазами,
Он тянет из её хвоста перо!

И вот, натужно брызгая чернилом,
Король лениво пишет: «Как-то раз,
Обедая с графиней Магдебургской,
Откушал я баварскую сардельку.
Три дни был после скорбен животом.»
Великий труд готов. Он будет издан,
И напечатан самым крупным кеглем.
И гордо встанет в ряд себе подобных.

Тут в форточку готического стиля
На уровне второго этажа
Опухшее усатое лицо
Засовывает главный егерьмейстер.
«Сир!» - восклицает он. - «Мы так старались!
С календарём сверяясь поминутно,
Движенье звёзд прикинув так и этак,
Мы вычислили, что в лесу Шварцвальдском
Злокозненно и трезво бродит мышь!»

Величество подскакивает в кресле,
Хватает алебарду, аркебузу,
Аркан, анкас, ангон и заряжает
Тройной стрелой любимый арбалет.
Конь плюшевый давно уже осёдлан,
И, подложив подушечку под попу,
Величество небрежною отмашкой
Даёт сигнал: «Охота началась»

Тем временем подтянуты войска.
Устроен смотр, парад, помывка в бане.
Участок леса пять на восемь миль
Обложен ярко-красными флажками.
Аэроплан, небрежно сбросив бомбу,
Подумывает: кинуть ли ещё?
Утюжат танки лес, ломая сосны,
Морпехи мечут в дерево лопаты,
Гарцуют доезжачие в мундирах.
Итак, всем ясно – мыши не уйти!

Король въезжает в лес. Молчат дриады.
Но неужель от царственного взора
Укроется хоть малая былинка,
Тем более неистовая мышь?

Ей не уйти! Пусть в яростном бессилье
Она плюётся жёваной бумагой,
И обнажив прокуренные зубы,
Пушистым хлещет по бокам хвостом!
Мышь, бешено и зло скрипя суставом,
Готовится принять последний бой.
Свистит аркан. Мышь валится на землю.
Король мешком с седла слезает тоже,
И храбро ухвативши мышь за горло,
Вонзает в сердце ей мизерикорд.

Интимными кружавчиками в небе
Несутся облака. Царит июнь.
Из леса появляется король,
Трофей держа за хвост двумя перстами
И свита верноподданно кричит:
«Виват, виват!» Оркестр играет Баха,
И эти звуки вкупе с криком свиты
Хоть на мгновенье краткое, но всё же
Рассеивают королевский сплин...