ЮРИЙ СТЕФАНОВ

КЛАДБИЩЕ ДИНОЗАВРОВ


--------------------------------------------------------------------------------


А. и Б. Шамотам.

"За ночь поналетело, понаползло в сад видимо-невидимо ящеров, переломали все георгины. Помяли картошку. Разлеглись между грядок - и лежат. Свиньи, да и только. А те, что помельче, облепили старую грушу, у которой ветки и без того обвисли, как у ивы: год выдался урожайный, на целую зиму хватит моченой козички, мама уже прикидывала. Подошел поближе - поглядеть на тех, что словно бабочки-пяденицы распластались по корявому стволу и глаза от усталости затянули бельмами в бурых прожилках. Совсем такие, как их рисуют в книжках о прошлом Земли, только жутко заляпаны пометом. Оно и понятно: сидят на ветках таким скопом целую ночь и гадят друг на друга.

А иные уже валяются среди падалицы, дохлые.

И жалко чего-то мне их стало. Ни дать ни взять - неоперившиеся воробьята, когда они по неосторожности шмякаются из гнезд на утоптанную садовую дорожку. Тельце в гусиной коже, влажные крылышки подмяты под себя, червеобразная шея скручена чуть ли не узлом, а огромные нарядные веки захлопнуты как крышка на нищенском гробе из некрашеной сосны.

И, разумеется, непременные муравьи снуют у них меж коготками, налаживая поставку продовольствия в свои пирамидальные города-государства.

Пока я на них смотрел, в голову мне шмыгнула людоедская тема из любимой побасенки про лису-плачею. Там, под самый конец, сказано о том, как шмякнулась с вершины мирового дерева бестолковая старуха - и расшиблась в лепешку. А старик приглашает к мешку со старухиными костями некую лису (персонаж, заметим в скобках, вполне даосский), имевшую репутацию профессиональной вопленицы, чтобы должным образом отпеть и оплакать свою ниспадшую с седьмых небес супругу. А эта лиса, не будь дурой, сожрала ее со всеми потрохами - и поминай как звали.

Если разобраться, речь тут идет, конечно, не о физическом людоедстве (хотя и это не исключено), а, так сказать, об астральном, тем более, что эта старуха каким-то боком удостоилась хотя бы временной близости к звездам. Как бы там ни было, параллель с птенцами и муравьями бросается в глаза. Не могла же, в самом деле, эта лиса-оборотень всю свою тысячелетнюю жизнь питаться духом святым в надежде на то, что ей будут сваливаться с эмпиреев всякие там астральные старухи. Нет, конечно. Она, как простецкий муравей, просто следовала своим путем-дорожкой, своим Дао, а уж Дао-то всегда выведет даоса к хорошему куску, накормит и напоит до отвала. Недаром все они таки сытенькие, пузатенькие - живых мощей в ихней иконографии не наблюдается.

И тут я подумал, что даосы и муравьи даже внешне смахивают друг на друга и животиками, и всей повадкой. И что тропки муравьиные, с виду такие путаные, по сути дела, жутко целеустремлены (цель - муравейник); их магическая сеть - великолепный символ Пути с большой буквы, иероглиф Дао. Беги себе по такой тропке, куда глаза глядят, или даже с закрытыми глазами (не знаю, впрочем, дано ли муравьям зрение или они обходятся только нюхом и телепатией), только не сбивайся в сторону, не тори новых путей, - и непременно вернешься к закату в свою житницу, и даже не с пустыми руками.

Тут сестричка Лиля подбежала, попрыгала вокруг груши на одной ножке и говорит:

"У, какие! А есть их можно?"

А тетя Леля подошла и говорит:

"Фу, даже страшно подумать, чтобы такую погань в рот взять." В ту войну, помню, когда спасались и от белых и от красных в бывшем имении Фета, жарили мы речные ракушки, да и то через силу ели.

А я говорю:

- А вот в романе академика Обручева "Плутония" этих ящеров едят и даже нахваливают. У них, оказывается, мясо повкуснее любой телятины.

Сам я, по правде сказать, телятины этой в глаза не видел и слабо себе представлял, что в ней такого особенного. Вонючие коровьи рубцы - мама жвакала их прямо на речке, охаживая вальком как грязное белье, были пределом моих познаний по части убоины, если, конечно, не считать ежеосенней эпопеи с закланием поросенка, но об этом дальше. Как-то в книжечке Ольги Перовской "Ребята и зверята" я наткнулся на замысловатое слово "пельмени" - и побежал к тете Леле расспрашивать.

"Это, отвечает, была до войны такая пища, до того вкусная, что ми один писатель не опишет, хоть ты его на месте расстреляй. Сомневаюсь, чтобы твоей Софье Перовской это удалось. Да и вряд ли ихняя благородная семейка жаловала такие мещанские разносолы. А продавались..."
Полный текст см.:http://kassandrion.narod.ru/commentary/zurnal/01/2klad.htm