Это цитата сообщения Оригинальное сообщение

Исходное сообщение Почти_новая_горжетка
Ну да, ну да, бронзовый солдат,
Тема злободневнейшая. Не покупайте шпрот, в них не дремлет враг.
Прекрасный повод для пятиминутки ненависти, враг - это ужасно удобное изобретение. (А кто не ложится спать быстро-быстро, того укусит злая бука).

А между тем - что такого сделали эстонские власти? Перенесли захоронение-памятник врагам своей страны с центральной улицы столицы на кладбище?

С одной стороны, конечно, грешно тревожить мертвых. Но с другой стороны демон случайностей не устает развлекаться - в дни массовых антиэстонских выступлений мы сами ухитрились разрыть и изувечить братскую могилу в Химках. Без лишнего пафоса, конечно, никакой политики - просто нужна была земля под бизнес-комплекс.
И ничего, никто с Химками дипотношений не разрывает.....

А эстонцы, тут уж ничего не поделаешь, вряд ли когда-нибудь поверят в освободительную миссию СССР в те годы. И тут уж мы сами виноваты - незачем было нам захапывать их в сороковом. Конечно, кусочек был лакомый - пройти мимо и не сделать "ам" было невозможно. Сколько там вооруженных эстонских сил тогда было? Пятнадцать тысяч?
Это уже извините, вызов, союзники мы там, не союзники, но удержаться сил не было.

Да, мы не завоевывали Эстонию, тут патриоты правы. Мы просто туда вошли, с одобрения гитлеровской Германии. Сперва мы вынудили наших мелких "союзников" расквартировать на своей территории наши части, а потом в один прекрасный день просто поменяли правительство.

А потом принялись за свой привычный метод ведения дел. Более ста тысяч эстонцев всего лишь в ближайшие два года было депортировано, около 25 тысяч - уничтожено. В такой крошечной стране- это значит КАЖДАЯ СЕМЬЯ.

И то, что сейчас эта каждая семья не жаждет видеть Бронзового Солдата в центре своей столицы лично мне кажется более чем естественным желанием.

Я бы не стала его трогать. Но все дело в том, что моего деда не возили подыхать в Уфу в скотовагоне. Это он возил. Дядя Миша, полковник, двоюродный брат моей бабушки...


PS Кстати, я не отрицаю что после 41-года эстонцы в массе своей союзничали с фашистами. Да, мы были врагами. Еще какими. И в этой войне мы тогда победили. А теперь эстонцы не хотят памятника. По-моему так все очень логично.

МАДАМ КАЛЛА[Apr. 15th, 2007|03:49 am]
Моя мать регулярно ездила в Таллинн, останавляваясь у своих старых друзей, Владимира Владимировича Сапожнина и его супруги, Марьи Васильевны – и вот впервые взяла меня с собой. Это было в 197…году, и я, тогда подросток, шел по старому городу , силясь не показывать своего интереса, хотя и был в совершеннейшем очаровании – Таллинн потряс меня своим средневековым обликом, едва мы сошли с поезда. Сапожнины жили в 600-летнем доме в центре города – улица Вана-Виру, 10, рядом с Вирусскими воротами – двумя средневековыми башнями. Нам открыл Владимир Владимирович – полноватый галантный джентльмен в летах. Светлые голубые глаза, сияющая улыбка, радушные слова приветствий…Дом не имел холла – за входной дверью оказалась маленькая площадка с двумя лестницами. Одна лестница вела вниз, в подвал, а другая наверх, в жилую часть дома – обе лестницы расположены слева от входа. Дом выглядел трехэтажным, но реально в нем было два этажа и небольшая мансарда. Мы поднялись в комнаты. Владимир Владимирович работал в варьете гостиницы «Виру» - он играл на скрипке и пел, изображая звуки разных музыкальных инструментов – долгое время у нас дома сохранялись пластинки с его странными номерами. Одна из комнат – самая большая – полностью была отведена под хобби Владимира Владимировича – он всю жизнь собирал механические игрушки, и с гордостью демонстрировал мне, совершенно потрясенному, свою громадную коллекцию. Помню заводной череп, скакавший по столу, копилку в виде гроба с появляющейся со страшным скрипом костяной рукой, сгребающей монетку, виртуозно сделанных солдат, стреляющих из своих ружей…
Остаток дня мы с матерью посвятили прогулке по старому Таллинну, я запомнил темно-серые каменные стены, покрытые местами мхом и плесенью, особенно меня поразило что у оснований стен росли фиалки…Мы побывали в знаменитой башне Кик ин де Кёк, побродили по узким улочкам, примыкающим к Ратушной площади. В дом, «которому было 600 лет», мы явились к ужину . Я зашёл на кухню, где Мария Васильевна занималась стряпней и заодно кормила двух больших котов, выставив им блюдце прямо на карниз: она пояснила мне, что коты живут в доме на чердаке, и спускаются за едой на широкий карниз под окном кухни. Всё это казалось мне необычным: и дом, и странные его хозяева. На втором этаже дома, где мне предстояло ночевать, жила старая эстонка, которую мне назвали как мадам Калла, а в маленькой мансарде наверху была комната сестры Владимира Владимировича, Валентины. Ужинали при свечах, в гостиной, где стоял вытянутый стол – к ужину спустилась Валентина и начался вполне обыденный в таких случаях разговор, перескакивающий с темы на тему – анекдоты, болезни, артистические шутки, планы на отдых и т.п. Несмотря на общую оживленную атмосферу, всё происходящее казалось мне сном – несколько лет спустя читая Гофмановский цикл «Серапионовы братья», я представлял себе именно гостиную дома Сапожниных. Помню приглушенно горевшую люстру над столом, свечи в массивных подсвечниках, лысину веселого хозяина дома, который сидел напротив меня, с аккуратно повязанной салфеткой. За ужином Владимир Владимирович всегда выпивал традиционную рюмку водки – уже много лет, как мне пояснили. Я не помню, что именно мы ели, но скорее всего, это был праздничный вариант ужина – для дорогих гостей. Поели весьма сытно – после чего стали расходится по комнатам – первой ушла к себе наверх Валентина, потом разошлись по комнатам мать и Владимир Владимирович, меня же проводила наверх Мария Васильевна, и пожелав мне спокойной ночи, удалилась вниз. Комната, в которой мне предстояло ночевать, была почти квадратной, с тяжелой шторой – я отодвинул её и глянул на улицу, на маленькую площадь перед домом с одиноким тусклым фонарём – я вспомнил, что за ужином Владимир Владимирович говорил, что на этой площади собирают новобранцев в армию.
С потолка на четырех цепях свисала огромная лампада – верхнего света в комнате не было, только на крохотном столике у окна стояла настольная лампа в стиле барокко, с какой-то витиеватой скульптурой. Смутно помню несколько картин на стенах – в основном пейзажи в темных тонах, и то ли портрет, то ли икону в левом углу комнаты, у окна. Огромная кровать была уже заботливо застелена. Против кровати стоял массивный гардеробный шкаф. Если выйти из комнаты, то прямо в маленьком коридорчике находился умывальник, а между ним две двери – левая дверь вела в туалет, а правая – в комнату мадам Каллы. В доме воцарилась абсолютная, звенящая тишина . Я быстро разделся и лег, погасив настольную лампу – и оказался в такой кромешной тьме, что мне стало слегка не по себе. Некоторое время я лежал на спине с открытыми глазами – я быстро сообразил, что раз уж нет видимой разницы, открыты или закрыты у меня глаза, лучше уж на всякий случай лежать пока с открытыми глазами. Я знал, что скоро зрение должно адаптироваться и я начну различать контуры предметов. Но время шло, а вокруг по- прежнему была сплошная чернота. Мне стало так жутко, что я не выдержал и нащупав в темноте лампу, что произошло не сразу, включил свет. Я заметил гиганский сундук в углу, накрытый тяжелым на вид покрывалом с геометрическим узором, но я не имел ни малейшего желания копаться в чужих вещах или даже хотя бы более пристально рассмотреть комнату. Мне захотелось выглянуть наружу. Я тихонько открыл дверь. Коридор был слабо освещен фонарным светом, отражавшемся в окне слева, над лестничным маршем, уходящим вниз. Я поозирался еще пару минут, убедился что всё спокойно, и закрыл за собой дверь, собираясь лечь спать, как вдруг я увидел полоску света под дверью и услышал чье-то присутствие в коридоре. Мадам Калла, о которой мне говорили вкользь, быстро перейдя на какую-то веселую тему! Надо посмотреть…Я приоткрыл дверь своей комнаты…Вот что я увидел : дверь в правую комнату уже закрывалась, и закрывала её старуха, седая как лунь – весь облик которой был живой иллюстрацией к колдуньям из сказок братьев Гримм. В комнате у старухи горел свет, поэтому я смог разглядеть её на миг – острые черты лица, дугообразные брови, и поразительно ясные, умные глаза, смотревшие как бы сквозь меня, и ещё я заметил лукавую полуулыбку. Старуха чуть заметно кивнула мне и закрыла за собой дверь. Я не помню, как я оказался в кровати, простыни которой уже успели остыть – мне было так страшно в этой темной комнате, что ослабнув от страха, я быстро утомился и проснулся уже ранним утром. Распахнув штору, я открыл форточку, и с удовольствием отметил солнечные дорожки на брусчатой мостовой, услышал типичный уличный шум со стороны Вирусских ворот. Мы с матерью решили позавтракать в кафе, и когда я проходил мимо кухни, я ещё раз увидел мадам Каллу – я поздоровался, она так же чуть заметно кивула мне, и опять с этой странной полуулыбкой. Лицо её было почти совершенно желтым, и покрыто старческими пятнами, но меня удивили чистые светло-голубые глаза, как говорят в народе о стариках, сохранивших духовную силу, у ней были «молодые глаза». Мать сообщила мне, что мадам Калла происходит из почтенной эстонской буржуазной семьи, и по-русски не понимает ни слова. Следущим днем мы покинули гостиприимный дом Владимира Владимировича, чтобы направится в Пярну – к другим друзьям матери, на двухнедельный отдых у моря. Помню, что мать вызвала такси к дому - и когда я уже сидел в машине, на пороге стоял Владимир Владимирович и махал нам рукой. Удивительно был добрый человек…Ах да, мы же ещё с ним ходили в парк запускать ракету…Сколько души он вкладывал в возню со своими игрушками, это не передать словами, при том что это был человек , хорошо знающий жизнь и судя по всему, знавший себе цену. Он был эксцентриком от Бога. Мать рассказывала, что познакомилась с ним в 1945 году в Свердловске – он работал тогда скрипачом в эстрадном оркестре и этот оркестр выступал в саду Вайнера, на открытой эстраде. Теперь уж давно нет в живых ни матери, ни Владимира Владимировича с добрейшей Марьей Васильевной, ни Валентины, ни мадам Каллы. Первой не стало мадам Каллы. Она трагически погибла три года спустя вышеописанного нашего визита в 600-летний дом. Это случилось в новогоднюю ночь – мадам Калла зажгла свечи на елке у себя наверху, и задремала в кресле. Одна из свеч, вероятно, упала, и начался пожар. Мадам Калла погибла в огне, комната ее выгорела полностью, Валентина получила ожоги и ее мансарда сильно пострадала. Пожарные помогали старикам выносить вещи, всю ночь перевозили их скарб вместе с игрушками, благо недалеко – их на первое время разместили в одном из номеров гостиницы Виру . Позже они переехали в скучнейший район советских коробок – вдобавок район имел ещё непроизносимое название – Ыйсмя. Им дали квартиру на первом этаже, довольно просторную, но конечно, никакого сравнения с магией старого дома. В котором, кстати, после ремонта разместилось некое агентство по туризму. Я навещал Владимира Владимировича и Марью Васильевну в 1979 году, к неудовольствию матери – я носил длинные волосы, и мать не хотела, чтобы я показывался в « таком виде» её друзьям. Остановился я тогда, кстати сказать, совсем рядом от 600-летнего дома – в бывшем женском монастыре, переделанном под дешевый хостел.
Ну так вот, когда я навестил Владимира Владимировича в его новой гостиной, это уже был другой человек – не было уже искрящихся шуток, его очаровательные манеры бонвивана куда-то пропали – он заметно погрустнел, и жаловался мне на детей своих друзей, приходящих к нему в гости – что они сломали у него несколько игрушек, а кое-что и вовсе пропало. Он рассказал мне в нескольких словах о мадам Калла – оказывается, у мадам Каллы была дочь, Эмилия, и чекисты забрали ее прямо с ее собственной свадьбы, в свадебном наряде, в туфлях на каблуке, и отправили ее в товарном вагоне куда-то в Сибирь, но она не доехала, умерев от пневмонии. Это случилось в 1940 году. « Как же мне мать говорила, что мадам Калла не понимает по-русски?» - спросил я. Владимир Владимирович посмотрел на меня – чуть дольше, чем обычно, и вздохнув, ответил : « Мадам Калла понимала по-русски, как я думаю, но никогда не произнесла ни слова на русском языке, и никогда не реагировала на русскую речь – а мы прожили с ней почти тридцать лет».
«Да, печальная история» - чтобы что-то сказать, выдавил я глупую фразу. Тихий ветер слегка колебал белый тюль, со двора доносились крики детей. Владимир Владимирович не отвечал, он сидел и смотрел невидящим взглядом на своих механических солдатиков. Позвали на кухню – я выпил предложенный Марьей Васильевной кофе, и вскоре откланялся. Меня ждал мой средневековый Таллинн, да и вообще вся пестрота дальнейшей жизни…Прошло уж больше 30 лет с моего первого визита в Таллинн, а я все ещё помню будто сфотографированную навсегда в памяти мадам Каллу, её таинственную улыбку и голубые глаза. Кто бы знал, зачем запоминаются некоторые лица, хоть видишь их лишь на мгновение?