1873
Маргарита Кирилловна Морозова, до замужества Мамонтова
(продолжение)
Попав в дом А.И.Мамонтова, Маргарита Кирилловна впервые оказалась в большом, шумном и интересном обществе. Дом хозяев был открыт для взрослой творческой молодёжи, здесь частыми гостями бывали художники В.А.Серов, М.А.Врубель, И.С.Остроухов, К.А.Коровин.
«Серов был очень близок с Мамонтовыми, со всеми на «ты», звали его все Антон, хотя он Антоном не был. Это образовалось из Валентоши, как его звали, когда он был подростком. Из Валентоши стал Антоша и, наконец, Антон. Серов писал всех наших двоюродных сестёр подряд.» — Морозова М.К. Мои воспоминания. // Наше наследие : журнал. — 1991. — № VI (24). — Стракница 95.
Известны созданные Серовым портреты Прасковьи Анатольевны Мамонтовой (Рачинской, 1873—1945) «Русалка», 1896; Веры Саввишны Мамонтовой (в замужестве Самариной, 1875—1907) «Девочка с персиками», 1887. Супруга А.И.Мамонтова, Мария Александровна Мамонтова, имела репутацию «гарибальдийки»; она была увлечена вопросами педагогики и вместе с мужем содержала типографию и магазин «Детское воспитание». Другой яркой личностью, повлиявшей на формирование интересов М.К.Морозовой, о которой Маргарита Кирилловна отзывалась с симпатией, была Мария Фёдоровна Якунчикова (Мамонтова), участница Абрамцевского художественного кружка, деятельность которого была направлена на развитие кустарных промыслов и прикладного искусства. Её заслуги были отмечены на парижской Всемирной выставке 1900 года, где она была удостоена золотой медали за организацию Русского кустарного отдела изделий абрамцевских мастеров[5].

Портрет М.А.Морозова работы В.А.Серова. 1902
Замужество
Сёстры Маргарита и Елена Мамонтовы выделялись красотой, изяществом манер и врождённым аристократизмом. Вскоре после первого выхода в свет на купчих-бесприданниц обратили внимание состоятельные молодые люди Москвы. Уже 22 ноября 1891 года восемнадцатилетняя Маргарита Кирилловна в Университетской церкви на Большой Никитской обвенчалась с Михаилом Абрамовичем Морозовым, сыном покойного к тому времени Абрама Абрамовича Морозова, представителем знаменитой династии купцов Морозовых, основанной Саввой Морозовым, владельцев Тверской мануфактуры. Мать М.А.Морозова — Варвара Алексеевна Морозова, урождённая Хлудова. Морозову-младшему только что исполнился 21 год. Ко времени женитьбы он был студентом историко-филологического факультета Московского университета, жившим на 75 рублей в месяц, выдаваемые ему строгой матерью. Достигнув совершеннолетия, Михаил мог не только жениться, он становился обладателем многомиллионного отцовского капитала, поскольку до этого времени его мать являлась опекуншей своих детей — будущих владельцев семейного предприятия. После венчания торжества продолжились в ресторане «Эрмитаж». Затем супруги отправились в Санкт-Петербург, где провели медовый месяц. Здесь они познакомились с театралом и адвокатом А.И.Урусовым, сделались завсегдатаями Михайловского и Александринского театров. Из Петербурга молодые направились в Париж, где также провели месяц. Затем были Ницца и Монте-Карло, с которыми у Маргариты Кирилловны были связаны воспоминания о неудачнике-отце. В Монте-Карло супруги встретили за игрой в рулетку вдову императора Александра II княгиню Е.М.Юрьевскую, а в Ницце их соседкой по отелю была королева Виктория. В Москву молодые вернулись только в марте 1892 года, сначала жили в наёмной квартире, а полгода спустя Михаил Абрамович купил роскошный дом с колоннадой и зимним садом. Этот особняк на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка сохранился доныне. Бедность Маргариты Кирилловны осталась в прошлом. Молодые жили на широкую ногу: приёмы, балы, собиравшие в их доме до двухсот гостей, концерты, домашние спектакли, костюмированные представления, путешествия в Испанию, Англию, Шотландию и Египет, свой дом в Париже, прихотливая обстановка московского дома, две конные упряжки, изысканная сервировка, бижутерия и лучшие портные для супруги — жизнь для обоих стала настоящим праздником. Были приглашены дорогой повар, буфетчик с помощниками, кухарки, лакеи, горничная, прачка, полотёры, часовщик, швейцар, кучера, камердинер, электрик (в доме была своя электростанция) и т. д. Часть прислуги жила в доме целыми семьями. Первые два — три года основным увлечением супругов была театральная жизнь Москвы, Большой и Малый театры. По мнению М.К.Морозовой, постановки Большого театра середины 1890-х годов отличались нехудожественностью, и положение изменилось лишь с приходом к театральному руководству В.А.Теляковского, при котором была проведена реформа театрального дела, в репертуар включены русские оперы, в качестве художников привлечены К.А.Коровин и А.Я.Головин. Важную роль в деле театрального реформирования она отводит также С.И.Мамонтову, широко предоставившему на своей сцене место произведениям М.П.Мусоргского, Н.А.Римского-Корсакова, А.Н.Серова и опекавшему талант молодого Ф.И.Шаляпина. Маргарита с энтузиазмом восприняла переход Шаляпина в Большой театр, знаменовавший конец театральной рутины в нём и открывший, по её словам, «совсем новый мир исполнения и новый репертуар».

М.К.Морозова (третья слева) с гостями в саду возле дома на Смоленском бульваре. Четвёртая слева В.А.Морозова (Хлудова), седьмая слева Е.К.Вострякова, сестра М.К.Морозовой
Отправившись летом 1892 года на собственном пароходе «Новинка» на свою дачу в Поповке в 25 верстах от Твери вверх по Волге, Маргарита Кирилловна чудом избежала гибели на затонувшем судне, заваленная на дне реки корабельной мебелью. Характер Михаила Абрамовича, как деликатно вспоминает Маргарита Кирилловна, был живой и даже «бурный», а некоторые комментаторы уточняют купеческие манеры Михаила Абрамовича: «пьянство, грубость, деспотичный нрав, буйная раздражительность и ревность мужа делали жизнь с ним тяжёлой и унизительной», а семейное счастье невозможным. Летом 1897 года Маргарита даже вынуждена была покинуть на некоторое время дом мужа, и это обстоятельство сделало отношения супругов предметом обсуждения московского «образованного» общества. В конце концов и карточная игра, и коллекционирование картин, икон, и страсть к балету, и множество других прихотей богатого человека сделали Морозова прототипом пьесы А.И.Сумбатова-Южина «Джентльмен», шедшей несколько сезонов в Малом театре. Премьера пьесы 10 ноября 1897 года вызвала много кривотолков. Уже в декабре Лика Мизинова сообщала А.П.Чехову: «Вся Москва говорит, что он (автор) описал Мих. Морозова, и теперь опять поднялись прения всюду, имеет ли автор право — литератор или драматург — брать всю жизнь другого целиком. Куда ни придёшь, все об этом говорят!» В этой пьесе невестой «русского самородка, смягчённого цивилизацией» становится бесприданница. Вл.И.Немирович-Данченко также изобразил Маргариту Кирилловну в несколько карикатурном виде в пьесе «Цена жизни» (1896). В конце 1897 года Маргарита Оттовна тяжело заболела и вскоре умерла. Лишившись матери на последних месяцах беременности, Маргарита Кирилловна родила второго сына Мику преждевременно. Спасти жизнь ей и сыну помог знаменитый в то время врач В.Ф.Снегирёв. Будучи невесткой В.А.Морозовой, М.К.Морозова бывала в гостях у свекрови, предпринимательницы и меценатки, к тому времени (после смерти Абрама Абрамовича Морозова) бывшей в гражданском браке с редактором «Русских ведомостей» профессором В.М.Соболевским. Там Маргарита Кирилловна встречалась со многими авторами этой газеты либеральной московской профессуры: А.И.Чупровым, И.И.Иванюковым, М.А.Саблиным, В.А.Гольцевым, Г.А.Джаншиевым, писателями И.Ф.Горбуновым, П.Д.Боборыкиным, Глебом Успенским. В.А.Морозова познакомила невестку со Львом Толстым, в доме которого в Хамовниках они слушали письмо С.Л.Толстого из Канады, которое Лев Толстой прочитал своим гостям, чтобы рассказать, как используются пожертвования В.А.Морозовой на обустройство канадских духоборов. С Софьей Андреевной Толстой М.К.Морозова часто встречалась на концертах симфонической музыки, в том числе и в доме Маргариты Кирилловны. Позднее старший внук Льва Толстого Сергей Сергеевич Толстой учился вместе с сыном Маргариты Кирилловны Михаилом (Микой) Морозовым в гимназии Л.И.Поливанова и был с ним долгое время в дружеских отношениях, поскольку жена Сергея Львовича (урождённая Рачинская) и Мамонтовы были в родстве.

В.А.Морозова на портрете К.А.Маковского. 1884
Салон Морозовых и театрально-артистическая Москва
Окончив филологический факультет, Михаил Абрамович продолжил обучение на естественном факультете Московского университета, а Маргарита Кирилловна, несмотря на рождение троих детей (в 1892, 1895 и 1897 годах), слушала лекции по всеобщей истории и по русской литературе. Коллекционирование картин современных русских и западноевропейских мастеров привело к тому, что частыми гостями морозовского дома стали А.М.Васнецов, И.С.Остроухов, В.В.Переплётчиков, С. А. Виноградов, В.А.Серов, А.Е.Архипов, В.М.Васнецов, Н.В.Досекин, К.А.Коровин, чьи картины Михаил Морозов регулярно покупал. Наездами бывал скульптор Паоло Трубецкой. Из театральных деятелей на обедах у Морозовых были М.П.Садовский, Н.Е.Эфрос, художественный критик А.К.Соболев. Помимо этого, в числе постоянных гостей были Л. В. Собинов, композитор и певец А.А.Кошиц, купцы, промышленники, московские чиновники и общественные деятели А.А.Карзинкин, Н.М.Зимин, А.Н.Постников, И.А.Морозов, А.В.Морозов, Е.В.Морозов, князь В.М.Урусов, граф Л.Н.Игнатьев, Н.П.Коновалов, князь П.М.Волконский (Питер Волхонский), В.С.Гадон и В.Ф.Джунковский, будущий московский губернатор и товарищ министра внутренних дел. Наиболее близким дому Морозовых художником стал Валентин Серов, написавший портрет Михаила Абрамовича Морозова и всех его детей, в том числе знаменитый портрет пятилетнего Мики (Михаила Михайловича Морозова) (1901), находящийся ныне в собрании Третьяковской галереи, который сама Маргарита Кирилловна называла особенно удачным. Валентин Серов был последним гостем, кто покинул дом Морозовых накануне смерти Михаила Морозова. Ранняя смерть его наступила в октябре 1903 года, и потрясённый Серов через два дня сам тяжело заболел и в течение полугода, по словам Морозовой, был «между жизнью и смертью». Вынужденно не работавший Серов занял у вдовы Морозова крупную сумму на поправку своего здоровья и на содержание своей семьи, которую впоследствии постепенно вернул. Своё двойственное отношение к Валентину Серову Маргарита Кирилловна подробно осветила в «Воспоминаниях».

В.А.Серов. Портрет Мики Морозова, сына М.К.Морозовой. 1901
«Серов был умён, хотя и говорил очень мало и тихо, но каждое слово его всегда было продумано, а главное правдиво и метко. <…> Часто самое молчание его было очень выразительно. <…> Работал он удивительно медленно, тяжело, постоянно переделывая, снова начинал и, видимо, часто сомневался и искал. Это его в самом себе раздражало, ему хотелось бы всё разрешить легко, одним штрихом, одним мазком, как «Костя Коровин», <…> но так у него не выходило. Его натура не была такой живой, артистической, лёгкой, подвижной и восприимчивой к внешней красоте, как натура Коровина…» — Морозова М.К. Мои воспоминания. // Наше наследие : журнал. — 1991. — № 6. — Страница 98.
Маргарита Кирилловна позднее призналась, что немного побаивалась и смущалась Серова, так как была уверена, что «он таких „дам“ недолюбливал», по её мнению, «тяжёлой его чертой был какой-то юмористический пессимизм по отношению к людям. Он своим наблюдательным трезвым взглядом видел в каждом человеке карикатуру. <…> Редко можно было почуять в его портрете доброе и простое отношение к изображаемому человеку», и по этой причине не хотела, чтобы он писал её портрет. Тем не менее, незадолго перед смертью Серова они условились, что он всё-таки напишет её, на картине по замыслу художника она должна была идти, улыбаться и говорить. Но, сделав эскиз в импрессионистской манере, Серов не сумел окончить «портрет в движении» и вскоре скончался. Сейчас серовский портрет М.К.Морозовой находится в Художественном музее Днепра, куда он поступил из Третьяковской галереи в 1928 году.

М.А.Врубель. Фрагмент панно «Венеция» с изображением спорного персонажа. 1893
Среди других художников, бывавших в их доме, М.К.Морозова с теплотой вспоминала М.А.Врубеля, чью картину «Царевна-Лебедь» (1900) М.А.Морозов купил у художника за 300 рублей (Врубель просил 500 рублей), а панно «Фауст и Маргарита в саду» (1896) — за 500 рублей. Легенда сделала Морозову прототипом «Царевны-Лебеди» и дамы в голубом на врубелевском полотне «Венеция» (1893). В действительности прототипом первого персонажа послужила жена художника, певица Н.И.Забела-Врубель, исполнявшая партию Царевны-Лебеди в опере Н.А.Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Врубель принимал участие во внутренней отделке особняка Морозовых, поскольку Маргарите Кирилловне эклектичный интерьер их дома совсем не нравился. Исследовательница Наталья Семёнова подвергает сомнению предположение Ольги Постернак о причастности Морозовой ко второй врубелевской картине, не находя этому должного подтверждения: «Ошибаются и те, кто находит сходство дамы слева на панно „Венеция“ с Маргаритой Морозовой. Врубель никаких панно на Смоленском не писал, бывал „у противного Морозова“ нечасто и по обыкновению сидел молча». Однако исследователь Наталья Думова находит сходство с врубелевским образом бесспорным. По её информации, на одном из благотворительных мероприятий Литературно-художественного кружка, финансируемого сестрой Морозовой Еленой Кирилловной и её мужем Родионом Дмитриевичем Востряковым, была показана живая картина «Карнавал в Венеции», повторённая затем в Малом театре и в московском Дворянском собрании. Юная Маргарита изображала там венецианку в гондоле на фоне исполненной К.А.Коровиным красочной декорации. По всей видимости, предполагает Думова, Врубель воспользовался аллюзией этой живой картины при работе над своим панно «Венеция», в композиции которого есть нечто от живой картины. Помимо названных художников, дом Морозовых посещал В.И.Суриков. С ним Морозову объединял, кроме прочего, интерес к творчеству А.Н.Скрябина: «Его характерная голова сибирского казака, стриженые в скобку чёрные густые волосы, которыми он часто взмахивал, его говор на „о“ были очень своеобразны». С конца 1890-х годов М.А.Морозов благодаря содействию директора Московской консерватории В.И.Сафонова стал одним из директоров Русского музыкального общества. Эту должность впоследствии унаследовала и Маргарита Кирилловна. Ещё до этого она познакомилась с П.И.Чайковским, поздне́е пережила увлечение музыкой Рихарда Вагнера и вместе с мужем посетила дорогостоящий вагнеровский фестиваль в Байрейте, где присутствовала на постановках «Золота Рейна», «Парцифаля», «Тристана и Изольды» и др. Постановки опер происходили под руководством вдовы композитора Козимы Вагнер, дирижёрами выступали самые выдающиеся дирижёры того времени: Феликс Вейнгартен, Карл Мук, Феликс Мотль, Ханс Рихтер, оперные партии исполняли певицы и певцы Эллен Гульбрансон (сопрано), Антон Ван-Рой (баритон), тенор Ван-Дейк. Декорации были исполнены Павлом Васильевичем Жуковским, сыном знаменитого поэта. Благодаря московскому знакомству с П.В.Жуковским, Морозовы были приглашены на великосветский раут к Козиме Вагнер, где наряду с немецкими, английскими и русскими монархами, принцами и князьями встретили внучку А.С.Пушкина графиню С.Н.Меренберг — супругу великого князя Михаила Михайловича, а также сына композитора Зигфрида Вагнера и двух его дочерей.

М.К.Морозова на полотнах В.К.Штемберга (1893),

Н.К.Бодаревского (1897),

В.А.Серова (1910),

на эскизе Серова
Морозова и Александр Скрябин
Знакомство с А.Н.Скрябиным состоялось зимой 1895—1896 гг. на дому у Морозовых. Инициатором знакомства был директор Московской консерватории В.И.Сафонов, который считал Скрябина своим лучшим учеником и называл его «русским Шопеном». После этого Скрябин стал гостем музыкальных вечеров Морозовых, на одном из таких вечеров была и Вера Ивановна Исакович, его будущая жена. Концерты Скрябина сопровождались порой недоумением публики, не восприимчивой к новаторской манере композитора. Тем не менее, у Скрябина было своё окружение из почитателей его творчества. Морозова принадлежала именно к этой категории его слушателей. В 1897 году состоялась свадьба Скрябина и Веры Исакович, чему Маргарита Кирилловна была весьма рада, поскольку симпатизировала им обоим с момента их знакомства. Она находилась под сильным впечатлением от игры Веры Ивановны, к тому времени выпускницы Московской консерватории, окончившей её с золотой медалью.

Василий Ильич Сафонов, близкий друг семьи Скрябиных и Морозовых
Однако, когда Морозова осенью этого же года встретила молодожёнов на отдыхе в Ялте, её поразил их убитый вид: «какая-то печать тоски, разочарованности лежала на их лицах». В последующие несколько лет их встречи были эпизодическими, в частности, на исполнении первой симфонии Скрябина под управлением В.И.Сафонова в 1901 году. Чтобы привлечь внимание к этому концерту, профессор Московского университета философ С.Н.Трубецкой написал специальную статью, в которой рекомендовал музыкальной публике талант молодого композитора. Поскольку Морозова искала себе педагога для индивидуальных музыкальных занятий, Сафонов предложил ей в качестве наставника Скрябина и обещал всё устроить сам. Скрябин начал свои занятия с Морозовой с постановки руки, но усиленные упражнения вскоре закончились: у ученицы от напряжения разболелись кисти рук. Вскоре она почувствовала, что композитор тяготится преподаванием, а затем и сам он предложил завершить уроки. Для Маргариты Кирилловны это явилось ударом, она расплакалась, понимая, что теряет связь с необыкновенным музыкантом. Расчувствовавшийся преподаватель вынужден был пойти на уступки и взять свой отказ обратно. Условием для продолжения занятий Скрябин указал отказ от платы за уроки, поскольку финансовая сторона, по его словам, сковывала его как преподавателя. С этого момента началась подлинная дружба двух людей. Так продолжалось в течение 1902—1903 годов. Маргарита Кирилловна увидела в композиторе «необыкновенно повышенную, интенсивную духовную жизнь… В нём была какая-то окрылённость, огромная вера в достижение цели, в победу, любовь к жизни и вера в её прекрасный смысл, поэтому атмосфера, которая создавалась в общении с ним, была какой-то особенно радостной. <…> благодаря его экспансивности и сообщительности, вы непременно посвящались во все самые интимные и мельчайшие подробности его жизни, во все качества и недостатки его, он становился для вас живым, близким и дорогим человеком, которого вы начинали горячо любить».

Князь Сергей Трубецкой — старший из братьев-философов
Мемуаристка даже в конце жизни поражается мастерством Скрябина-исполнителя: «Сколько красоты, нежности и певучести было в звуке, какое pianissimo, какая тонкость нюансов, какая нездешняя лёгкость, как будто он отрывался иногда от земли и улетал в другие сферы „к далёкой звезде“». Морозова в особенности выделяет Третью симфонию и Четвёртую сонату композитора, написанные в то время. Музыка Третьей симфонии напомнила ей музыку Вагнера. Во время их исполнения он забывал всё, но такое самозабвение было присуще ему только в обстановке морозовского дома, на концертах Александр Николаевич чувствовал себя несколько неловко: «…как же это, я готовлю себя к мировой роли, а выйти на эстраду перед публикой для меня всегда настоящее страданье». Во время таких домашних занятий Скрябин посвящал Морозову в свою музыкальную теорию. Она должна была воплотиться в его новом большом музыкальном сочинении, которое он условно называл «оперой». По его замыслу, «опера» должна была представлять собой нечто судьбоносное, событие мирового масштаба, а сам он «станет центром мира через своё искусство и зажжёт всё человечество огнём творчества. Искусство сольётся с жизнью и преобразит её». По признанию мемуаристки, Скрябину удалось заразить её своим энтузиазмом, размахом мысли и фантазии: «Я чувствовала, что рамки моей духовной жизни раздвигались, и это вызывало такой подъём, такое желание жить и действовать, какого я ещё не переживала». Таким образом, композитору удалось сделать из своей ученицы не просто поклонницу его музыкального творчества — он добился, что она стала горячим приверженцем его музыкального учения. К 1903 году концепция музыкального творчества Скрябина ещё не представляла собой цельной теории. Сам композитор, понимая несовершенство своего мировоззрения, обратился к С.Н.Трубецкому с просьбой быть его наставником в философском образовании. Трубецкой советовал Скрябину ознакомиться с «Введением в философию» Паульсена, с работами Куно Фишера и Виндельбанда, а также со своими работами. Эти же самые труды, а также работы Платона, Сократа изучила и Маргарита Кирилловна, при этом сам Скрябин тяготился кропотливыми философскими занятиями. По словам Морозовой, «учение» Скрябина представляло собой обрывочное нагромождение отдельных положений Ницше, Вагнера, Фихте и Елены Блаватской. Он отдавал предпочтение живым устным беседам, а не утомительным кабинетным размышлениям.
Расписка
Я, нижеподписавшийся, свободный художник Александр Николаевич Скрябин получил от Маргариты Кирилловны Морозовой 3000 (три тысячи) рублей, которые обязуюсь уплатить в течение двух лет от сего дня.
7 февраля 1905 года
Уроки у Скрябина привели к тому, что Маргарита Кирилловна близко подружилась с его женой Верой Ивановной. В это время семья почти полностью оторвала её от занятий музыкой: один за другим родились четверо детей. Много времени отнимали заботы и об Александре Николаевиче, который был, по словам Морозовой, большим франтом, ценившим женское поклонение к себе и нередко увлекавшийся сам. В этой непростой обстановке Вера вела себя очень достойно, прощая мужу мелкие слабости в интересах развития его музыкального таланта. Супруга Скрябина своим скромным образом жизни была полной противоположностью мужу, это касалось и внешнего облика, и поведения в артистическом обществе, и сферы так называемых «духовных исканий». При этом она весьма тяготилась своей интеллектуальной посредственностью, называя её «тупостью», в значительной мере придуманной ею самой. Причина этого крылась в том, что равноправного философского диалога с мужем у неё не получалось. «Что касается философии, то дело плохо. Ничего не понимаю. Страшно неспособна!» — жаловалась она Морозовой. По словам Морозовой, Скрябин не встречал в жене необходимого понимания в своих идейных исканиях. «Она была очень здравой и рассудительной, и это была та черта, которая отдаляла от неё Александра Николаевича и заставляла его искать общения с другими». Преклоняясь перед талантом мужа-музыканта, Вера с недоверием относилась к замыслам супруга о «Мистерии» и его «сверхчеловеческой» миссии. В 1902 году Скрябин весьма сильно увлёкся своей ученицей в Екатерининском женском институте и Московской консерватории Марией Владимировной Богословской (Марусей Б.). В подробности этого эпизода оказались посвящены не только Скрябина и Морозова (Маруся Б. была её родственницей), но и множество других лиц в Москве. Эпизод кончился ничем: расчётливо вскружив композитору голову, Маруся Б. покинула Москву, уехав в Петербург.

Татьяна Шлёцер в 1902 году
Но очередное увлечение Скрябина ещё одной своей поклонницей оказалось куда менее невинным. Ею была Татьяна Фёдоровна Шлёцер, племянница пианиста и педагога Павла Юльевича Шлёцера. Чувство быстро росло, поскольку Татьяна оказалась именно тем человеком, кто смог оценить размах скрябинских замыслов. На Морозову она произвела двойственное впечатление. Маргарита Кирилловна оценила в ней некое женское превосходство над Верой Ивановной, ум, красоту, властность, но оттолкнула её холодность по отношению ко всем прежним окружающим Скрябина знакомым. Она, по мнению Морозовой, как будто заслонила собой для композитора всех остальных, став одновременно и его музой, и неким домашним тираном. Окружение Скрябина раскололось на тех, кто принял Татьяну Шлёцер, и тех, кто осуждал «разлучницу», и Маргарита Кирилловна с некоторыми оговорками принадлежала ко вторым, поскольку
Шлёцер освобождала скрябинское пространство от чужого женского присутствия.
Вера Ивановна Скрябина. 1908
Семейную драму Скрябиных Морозова наблюдала ближе других, её отношение к супругам было сочувственным. Первое время Маргарита Морозова вынуждена была выполнять неприятную роль посредника и миротворца в этом любовном треугольнике. К ней обращались с различными поручениями и Татьяна Фёдоровна, и Александр Николаевич, и Вера Ивановна, утратив желание обращаться друг к другу напрямую. Симпатия Морозовой к Вере Ивановне во многом объяснялась чувством жалости к брошенной женщине, но не только. Маргарита Кирилловна видела в В.И.Скрябиной выдающуюся пианистку, чьё исполнительское искусство, которым её соперница не обладала, способствовало растущей славе Скрябина-композитора, в то время как очевидным влиянием Т.Ф.Шлёцер на Александра Николаевича мемуаристка была, по её признанию, испугана. Когда вскоре Маргарита Кирилловна сама оказалась в таком же щекотливом положении в семье князя Евгения Трубецкого, как Шлёцер в семье Скрябиных, она не смогла пойти до конца и окончательно разбить чужую семью, как это удалось сделать Татьяне Шлёцер. Семейные осложнения начались, когда, тяготясь преподаванием, Скрябин принял решение сосредоточиться на своём творчестве, а для этого покинуть на некоторое время Россию, но средств на это он не имел. Смерть мужа сделала Морозову финансово независимой, поэтому в 1904 году она предложила Скрябину материальное обеспечение в виде безвозмездной дружеской помощи — три-четыре тысячи рублей ежегодно. Фактически же с этого времени композитор получал от меценатки ежемесячно 200 рублей или 2400 ежегодно (финансирование концертной деятельности происходило отдельно). По другим сведениям, такие выплаты составляли 2000 рублей в год и производились раз в полгода по тысяче рублей. Такие «стипендии» продолжались с 1904 по 1908 год включительно, когда отношения Скрябина с Морозовой испортились. Таким образом, денежная помощь Морозовой позволила Скрябину уехать с семьёй в Швейцарию и оставаться в Европе несколько лет. Именно в эти годы наступил наиболее плодотворный период жизни Александра Николаевича, он создал «Поэму экстаза», начал «Поэму огня (Прометей)», 5-ю сонату. «Когда-нибудь я Вам расскажу, от каких неприятностей Вы меня избавили. Вы очень-очень милая, и я не могу выразить Вам всей моей признательности», — писал композитор 29 сентября 1906 года. Он заботился о музыкальном и философском развитии Маргариты Кирилловны даже в разлуке с ней, и, когда Морозова со всеми домочадцами приехала в Швейцарию, он нашёл для неё дачу в местечке Ньон на берегу Женевского озера. Сам Скрябин остановился в пригороде Женевы Везна на противоположном берегу озера. Ещё до Морозовой к нему приехала Татьяна Шлёцер. Все вместе (жена Вера от участия в интеллектуальных беседах уклонялась) живо обсуждали философию Фихте, психологию Л.М.Лопатина и «Мистерию» — будущую «Поэму экстаза» композитора, при этом Татьяна Шлёцер, по словам Морозовой, относилась к Скрябину высокопарно-льстиво: «Когда Александр Николаевич будет господин мира, тогда это ему будет не нужно, но пока…» Но сам он ничего этого не замечал и чувствовал себя абсолютно счастливым на высоте своего творческого подъёма и успеха у женщин. Ежедневное присутствие Шлёцер нервировало Веру Ивановну, которая вынуждена была выслушивать насмешки соперницы: «Не правда ли, какие глупости, Александр Николаевич, вы слышите?!» В опасении за будущее композитора Морозова высказала Скрябину свои сомнения относительно Татьяны Шлёцер, но тот лишь холодно возразил ей, что она не понимает его новой ученицы.

Фото с дарственной надписью музею А.Н.Скрябина
Отношения Морозовой и Шлёцер остались внешне корректными, но внутренне холодными, о чём Скрябин говорил с грустью: «Я бесконечно сожалею, что вы не узнали ближе друг друга, это привело бы, конечно, к взаимному уважению и глубокой симпатии. Я уверен, что со временем это неизбежно случится!» Шлёцер и Морозова делали уступки Скрябину, внешне демонстрируя своё сближение, на самом деле расходясь друг с другом всё дальше и дальше. Но сдержанное отношение к Татьяне не могло поколебать уважительного отношения Маргариты Кирилловны к Скрябину даже тогда, когда в январе 1905 года Александр Николаевич покинул семью и уехал в Париж. Вера Ивановна была в отчаянии, несмотря на то, что речь о разводе ещё не шла. Маргарита Кирилловна, как могла, утешала свою подругу, оставленную с четырьмя малолетними детьми. Помимо всего этого, Вера Ивановна была домашним учителем музыки детей своей покровительницы. Поэтому в оценках Морозовой роли Татьяны Шлёцер в жизни композитора сквозит неприятие: «Удивительно, как она была всегда мрачна, я никогда не замечала, чтобы она смеялась. Говорила она мало и очень тихо и невнятно». И всё же, благоговея перед талантом композитора, меценатка финансировала организацию парижских концертов Скрябина. 28 июля в возрасте семи лет умерла старшая дочь Скрябина Римма, что явилось страшным ударом для обоих супругов. Несмотря на это, в конце лета композитор поселился в Больяско близ Генуи вместе с Татьяной, изредка навещая жену и детей в Швейцарии. Там, в Больяско, Морозова навестила Александра Николаевича и Татьяну Фёдоровну в конце 1905 года и узнала о беременности подруги Скрябина: та ждала рождения своей первой дочери Ариадны. В связи с предстоящим рождением ребёнка начались нескончаемые разговоры о разводе Скрябиных, которые разительным образом изменили поведение ранее внешне сдержанной и невозмутимой Татьяны. Александра Скрябина, одержимого в это время созданием своей «оргиастической поэмы» (будущей «Поэмы экстаза»), требовавшей напряжения всех его духовных сил, эти бытовые разговоры отвлекали, но противостоять натиску Татьяны он не мог, и поэтому оба, и Татьяна, и Скрябин, уповали на влияние Морозовой на Веру Ивановну.

А.Н.Скрябин и Т.Ф.Шлёцер в Брюсселе. 1909
Однако надежды Т.Ф.Шлёцер и А.Н.Скрябина на влияние М.К.Морозовой не оправдались — Вера Скрябина и слышать не хотела о разводе с мужем, надеясь на то, что очередное увлечение мужа рано или поздно закончится. Морозова была огорчена таким решением Веры, отдавая себе отчёт в том, чем это грозит Александру Николаевичу со стороны Татьяны Фёдоровны. Всё это время между четырьмя людьми происходила интенсивная переписка. Как заметила Маргарита Кирилловна, «хотя наши отношения с Верой всегда были очень сердечны, но я никогда не стояла так близко к её жизни, чтобы иметь возможность оказать влияние на столь важное решение». Человеком, могущим повлиять на решение Веры в пользу развода, был её отец, поддерживавший её морально и материально, по словам мемуаристки. Но, будучи человеком консервативных устоев, он выступал против развода дочери и в интересах своих внуков. Постепенно у Татьяны Шлёцер и Александра Скрябина накапливалось раздражение против Маргариты Морозовой из-за её неспособности повлиять на Веру Скрябину. Неопределённое положение любовницы било по самолюбию Татьяны, а Александр Николаевич мнительно видел причину неуспеха своих парижских концертов 1905 года в своих неоформленных законным браком отношениях с Татьяной, которые по местным нравам могли быть сочтены предосудительными: «Если бы не фальшивое семейное положение, благодаря Вере Ивановне, то я бы давно выбрался на дорогу…» «Если бы те, которые считают себя моими друзьями, позаботились об удалении с моего пути последних препятствий!» — раздражённо восклицал он в письме Маргарите Кирилловне. В следующий раз Морозовой и Скрябину удалось встретиться только в 1907 году, когда Маргарита Кирилловна приехала в Париж на исторические «Русские сезоны», устроенные С.П.Дягилевым, которые она также финансировала. Концерты Скрябина были частью «Русских сезонов», и на этот раз их ждал успех, хотя на фоне успеха музыки Н.А.Римского-Корсакова успех скрябинских концертов несколько отошёл на второй план, так что Маргарита Кирилловна вынуждена была даже улаживать отношения между Дягилевым и Скрябиным. В парижской квартире Скрябина Морозова присутствовала на исполнении им «Поэмы экстаза» для Н.А.Римского-Корсакова, А.К.Глазунова, С.В.Рахманинова, Иосифа Гофмана. В Лувре Скрябин вместо просмотра картин начал объяснять Морозовой смысл всё той же «Поэмы экстаза»: «Вселенский экстаз — это эротический акт, блаженный конец, возвращение к Единству. Конечно, в этом эротизме, как и вообще в Скрябине, не было ничего грубого, сексуального. „Поэма экстаза“ эротична в этом смысле слова, этот эротизм носит космический характер, и мне кажется, что в ней вместе с тем уже чувствуется какой-то отрыв от земли, который так сильно и окончательно отразился в последних произведениях Скрябина». О характере отношений Морозовой с Татьяной Шлёцер к этому времени даёт представление следующий рассказ из воспоминаний Маргариты Кирилловны:
«Упомяну о маленьком эпизоде, который произвёл на всех собравшихся тогда неприятное впечатление. Я пригласила к обеду Скрябиных, Рахманинова, Шаляпина и ещё несколько человек. Во время обеда мы все хотели вызвать Александра Николаевича на беседу, но Татьяна Фёдоровна буквально всё время его перебивала словами: «Душечка, позволь мне сказать!» — и начинала пространно и долго говорить. Он покорно замолкал. Из этого маленького эпизода видно, как Татьяна Фёдоровна своим волевым и даже деспотическим характером приводила в полную покорность Александра Николаевича. Конечно, не его духовную сущность, которая никаким влияниям не поддавалась, а его эмпирический характер, который был мягок, уступчив и не любил борьбы.» — Морозова М.К. Воспоминания об А.Н.Скрябине. // Наше наследие : журнал. — 1997. — № 41. — Страница 57.

А.Н.Скрябин в некрологе газеты «Новое время». Апрель 1915 г. Подпись: Луи Вельферт
Перед тем как проститься после парижских концертов, Скрябин ещё раз обратился с просьбой к Морозовой уговорить Веру Скрябину дать развод. В Москве Маргарита Кирилловна передала просьбу композитора его жене, но получила окончательный отказ. Скрябин всё это время жил за границей: в США, Европе, главным образом в Швейцарии. Маргарита Кирилловна в качестве одного из директоров Русского музыкального общества пригласила однажды Александра Николаевича в Москву дать два концерта: камерный — «Поэма экстаза», и симфонический — 3-я симфония («Божественная поэма»). Он не был в России к тому времени пять лет. Скрябин дал согласие, и концерты были назначены на январь 1909 года. Оба концерта прошли с огромным успехом и вызвали энтузиазм восторженной молодёжи. Но по отдельным репликам в разговоре со Скрябиным Морозова поняла, что Скрябин почему-то недоволен ею: «…раздражён на меня и стал относиться ко мне недоверчиво, чего прежде не было». У Морозовой возникло желание познакомить Скрябина с Андреем Белым, с которым она находила у композитора какое-то неуловимое сходство. Они встретились у неё, познакомились, но ничего интересного из этого знакомства не получилось — поэт и композитор расстались друг с другом совершенно чужими. На генеральной репетиции симфонического концерта Скрябина 4 марта 1909 года Маргарита Кирилловна увидела в партере одиноко сидящую Веру Ивановну и подсела к ней. Вскоре она увидела неодобрительные знаки, которые делал ей из директорской ложи Александр Николаевич. После репетиции она направилась к Скрябину и услышала упрёки за свой поступок, будто бы оскорбивший Татьяну Фёдоровну. Этот инцидент и последовавшие события на завтраке у М.С.Лунца и на обеде у С.А.Кусевицкого, выступившего с обвинениями Морозовой в подрыве репутации Татьяны Шлёцер, положили конец дружбе Скрябина и Морозовой. Этот разрыв она переживала очень тяжело, поскольку не чувствовала себя ни в чём виноватой, тем более что А.Н.Скрябин в своё время просил Морозову поддержать его жену. Спустя менее чем два года на концерте А.Н.Скрябина под управлением С.В.Рахманинова в декабре 1911 года Маргарита Кирилловна в последний раз увидела Александра Николаевича. Встреча получилась светски холодной и безмолвной. Ещё через три с небольшим года она пришла проститься с композитором на его похороны, где встретилась с Татьяной Шлёцер. С ней она неоднократно встречалась во время и после революции на улицах, но разговоры не касались «больных» тем, а однажды на один из домашних концертов Морозовой к ней пришла сама Татьяна Фёдоровна со своим юным сыном Юлианом, которого мать вела за руку.
«Юлиан был прелестный мальчик, лет десяти, похожий на Скрябина. Когда я увидела их входящими в зал, я пошла к ним навстречу, у меня сжалось горло, я едва сдержалась, чтобы не заплакать, так они мне напомнили Скрябина. Но слёзы у меня всё-таки выступили на глазах, и Татьяна Фёдоровна это видела, так как она пристально глядела на меня. Я справилась с собой, и мы светски любезно поговорили о чём-то безразличном.» — Морозова М.К. Воспоминания об А.Н.Скрябине. // Наше наследие : журнал. — 1997. — № 41. — Страница 60.
После смерти Александра Николаевича Маргарита Кирилловна учредила фонд помощи его семье и какое-то время финансировала музей, основанный в память о нём, но в эти годы многие близкие композитору люди умерли: в 1919 году — Юлиан, в 1920 году — Вера Ивановна Скрябина, в 1922 году — Татьяна Фёдоровна Шлёцер.

Маргарита Кирилловна в юности
«Дама с султаном»
Маргарита Кирилловна была старше Андрея Белого на семь лет, но, когда в феврале 1901 года двадцатилетним юношей он впервые увидел её на одном из симфонических концертов, он был ослеплён её красотой. Эта встреча положила начало мистически-идеальной, по выражению В.П.Енишерлова, любви поэта к замужней красавице. Он был в то время студентом физико-математического факультета Московского университета. Не без влияния А.А.Блока и В.С.Соловьёва он провозгласил её «Подругой Вечной», «вечной Женственностью, душой Мира, утренней Зорёй, прекрасной Дамой». Первое время восторженный поэт писал своей возлюбленной множество писем, но скрывал при этом своё авторство, подписываясь «Ваш рыцарь». Маргарита Морозова не уничтожала этих писем, но тщательно сберегала. Морозовой удалось разгадать анонимного корреспондента, лишь когда она по совету знакомых купила «Вторую (драматическую) симфонию» Андрея Белого, где узнала саму себя в образе Сказки, а своего мужа в образе Кентавра. «Симфония» была написана в 1901-м, а издана в 1902 году символистским издательством «Скорпион», но попала к Морозовой только в 1903 году. Письма были полны сумбурных мистико-эротических излияний («Если вы спросите про себя, люблю ли я Вас, — я отвечу: „безумно“. Но из боязни, что Вы превратно поймёте мою любовь, — я объявляю, что совсем не люблю Вас. Вот безумие, прошедшее все ступени здравости, лепет младенца, умалившегося до Царствия Небесного» и т. д.), реминисценций из Владимира Соловьёва, Ницше, Блока, только-только начинавшего приобретать славу, но Маргарита Кирилловна снисходительно отнеслась к смелой выходке своего неизвестного поклонника, поскольку и сама испытывала в это время сильное влияние идей Соловьёва.
В извинение своего поступка — письма к замужней незнакомой даме, — поэт приводил следующий аргумент: поскольку автор писем — человек, «давно заснувший для жизни живой», то «Мне не надо Вас знать как человека, потому что я Вас узнал как символ, и провозгласил великим прообразом… Вы — идея будущей философии». Личное знакомство двух людей стало возможно после смерти М.А.Морозова. Знакомство это состоялось на одном из вечеров в доме Морозовых весной 1905 года после возвращения Маргариты Кирилловны из Швейцарии. Андрей Белый — частый гость салона Морозовой, он принимал участие в философских диспутах и музыкальных вечерах, устраиваемых хозяйкой у себя дома. Первое юношеское увлечение поэта продолжалось до 1906 года, пока место возлюбленной не заняла Л.Д.Менделеева, жена А.А.Блока. Но и после личного знакомства с Морозовой Андрей Белый продолжал писать свои любовные письма-послания Маргарите Кирилловне, хотя при частных встречах эти письма никогда не обсуждались, ни ранние письма, ни поздние, и приватные разговоры носили большей частью светский характер. В этом Морозова усматривает большую деликатность и чуткость Андрея Белого.

Портрет Андрея Белого работы Л. Бакста
Её весьма заинтересовали разговоры с молодым человеком, его речи напоминали ей, по её словам, «модернизированного Гоголя». В ходе завязавшейся дружбы Морозова пригласила поэта в июле 1905 года в Поповку — имение В.А.Морозовой, где Белый провёл несколько дней. Его ждал пикник в селе Маркино-Городище, катание на лодках, костры и ночёвка в поле под открытым небом. Чтение Белым своих стихов, «для всех непривычное, нараспев, почти напоминающее цыганское пение ритмом и даже напевом, вызвало у многих взрыв смеха». Белый, по словам мемуаристки, не был обескуражен такой реакцией слушателей, однако вскоре изменил свою манеру чтения. Во время декабрьского вооружённого восстания Андрей Белый неожиданно пришёл в особняк Морозовых с револьвером за пазухой, чтобы справиться о благополучии хозяйки во время стрельбы и сражений. В 1906 году вместе с Белым стал приходить его друг Эмилий Карлович Метнер, музыкальный критик, будущий руководитель символистского издательства «Мусагет» и журнала «Труды и дни», старший брат композитора Николая Метнера. Благодаря знакомству с Белым М. К. Морозова сблизилась и подружилась с братьями Метнер. Разговоры с Андреем Белым стали потребностью Маргариты Кирилловны: «Слушать Бориса Николаевича было для меня совсем новым, никогда мной раньше не испытанным наслаждением. Я никогда не встречала, ни до, ни после, человека с такой, скажу без преувеличения, гениальной поэтической фантазией. Я сидела и слушала, как самые чудесные, волшебные сказки, его рассказы о том, что он пишет, или о том, что он думает писать. Это был действительно гениальный импровизатор. Помню, что особенно любимыми темами его были метели и зори, особенно закаты, похожие на „барсовую шкуру“».
Слушая увлекательную, образную символистскую речь поэта, Маргарита Кирилловна несколько разочаровывалась произведениями Белого при их чтении: «Местами они увлекали и захватывали, но цельности я в них не находила. И мне всегда казалось, что он ещё не нашёл полного и точного выражения всего, что рождалось в его гениальной фантазии». При этом Морозова сама себя безусловно относила к поклонникам символистского искусства. Развеселившийся поэт вёл себя в присутствии дамы довольно раскованно, порой, по словам Э.К.Метнера, «входил в транс», читая стихи лёжа на полу или спрятавшись под столом, но даже при этом мемуаристка настаивала на церемонно-вежливой манере поведения Андрея Белого, хотя экстравагантность поэта весьма досаждала её академически сдержанным старшим товарищам П.Н.Милюкову и Е.Н.Трубецкому, которые нередко попрекали Маргариту Кирилловну её молодёжными декадентскими связями. Маргарита Кирилловна подчёркивает, что романтичное отношение поэта к ней не было взаимным, сердечной привязанности она к нему не испытывала. Но со временем юношеская приподнятая влюблённость Андрея Белого сменилась прочным дружеским чувством равноправных людей. Мемуаристка вспоминает, как поэт подтрунивал над причёской Морозовой, когда для торжественных случаев она надевала шляпу с перьями: «дама с султаном» или «дама с плюмажем». В этих случаях он говорил: «Гром победы, раздавайся» или «Славься сим (это плюмажем на шляпе), Екатерина, славься, славная жена». Она пишет, что в таких случаях «он начинает меня бояться, что я в этом виде выражаю: „общественное мнение не потерпит“, и „делай то-то и то-то, не делай того-то!“».

Андрей Белый
Из поэмы
« «Первое свидание»
Она пройдёт — озарена:
Огней зарней, неопалимей…
Надежда Львовна Зарина
Её не имя, а «во-имя!…»
<…>
И вот идёт, огней зарнимей
Сама собой озарена.
Неся, как трэн, своё «во-имя», —
Надежда Львовна Зарина;
Вуали — лепетные слёзы;
Браслеты — трепетный восторг;
Во взорах — горний Сведенборг;
Колье — алмазные морозы;
Блеснёт, как северная даль,
В сквозные, веерные речи;
Летит вуалевая шаль
На бледно палевые плечи…

В своих воспоминаниях о Белом М.К.Морозова вскользь касается его отношений с родителями, которые, по её словам, не понимали дарования сына и не разделяли его мистико-символистских устремлений, считая их блажью, как и всё консервативно-профессорское окружение семьи Бугаевых. Поэт находил отдохновение в разговорах с Морозовой, которая нередко вызывала его на откровенность: в случае затруднений с Александром Блоком и Любовью Менделеевой. Морозова не одобряла последующего сближения Белого с Асей Тургеневой и сходилась в этом мнении с матерью поэта Александрой Дмитриевной, но, по словам Морозовой, А.Д.Бугаева очень резко касалась этого вопроса и поэтому не достигала цели. Морозова была также в числе тех, кто не принял пылкое увлечение А.Белого и Аси Тургеневой учением антропософии Рудольфа Штайнера. Сам Белый в воспоминаниях пишет о разрыве в 1912 году с кругом Морозовой, с редакцией «Пути» и бегстве из России. Тем не менее, в последующие годы поэт очень дорожил дружбой с Морозовой, он познакомил её со своей второй женой К.Н.Васильевой, и дружба эта продолжалась до самой смерти Белого в 1934 году, хотя незадолго до самой смерти ранимый и мнительный поэт всё-таки обиделся на Маргариту Кирилловну, которая почему-то не смогла найти время для неотложного разговора с умирающим писателем. Наталья Думова считает, что встреча с Морозовой оказала огромное воздействие на всё мироощущение Андрея Белого. В тот год он испытал, по его признанию, «мгновенный вихрь переживаний, мной описанный в поэме „Первое свидание“. С той поры совершенно конкретно открывается мне всё учение о Софии Премудрости Вл. Соловьёва, весь цикл его стихов к Ней; и моя глубокая и чистая любовь к М.К.М., с которой я даже не знаком и которую я вижу издали на симфонических концертах, становится символом сверхчеловеческих отношений… „Беатриче“, — говорил я себе; а что дама большая и плотная, этого не хотел я знать, имея дело с её воздушной тенью, проецированной на зарю и дающей мне подгляд в поэзию Фета, Гёте, Данте, Владимира Соловьёва». Маргарита Кирилловна ценила романтическую любовь, а затем и дружбу поэта. Об этом она говорила в письме 28 сентября 1909 года своей подруге Е.И.Полянской: его душа «нежная, тонкая до бездонности. Мне нужны такие души». За это она готова была простить ему его самые «безумные письма» и «лихорадочный бред». Кроме «Второй (драматической) симфонии», а по времени написания это первое, дебютное произведение Белого, и мемуарной трилогии «На рубеже двух веков», «Начало века», «Между двух революций», в которой Морозовой отведено немало страниц, поэт двадцать лет спустя после первой встречи, в 1921 году, написал свою лучшую поэму «Первое свидание», где в образе Надежды Львовны Зариной изобразил М.К.Морозову. Он описывает в этом произведении «самое значительное, что случилось в его жизни» (В.П.Енишерлов). Таким образом, образ «подруги вечной» сближается с блоковским образом «Прекрасной Дамы», навеянным Блоку Любовью Менделеевой, считает исследователь поэзии Блока и Белого В.П.Енишерлов. Морозовой Белый посвятил многие строки «Кубка метелей» (Четвёртая симфония) 1904—1907 годов.

Во «Второй (драматической) симфонии» (1901) М.К.Морозова представлена в образе Сказки, а лирический герой Белого в образе Демократа
Атмосфера салона Морозовой
Маргарита Кирилловна оставила мемуары об Андрее Белом и сохранила его письма к ней, рассказывающие о взаимной дружбе двух людей. Белому, в свою очередь, принадлежат меткие характеристики московской меценатки и общая атмосфера салона Морозовой. Он пишет, что «будучи совершенно беспомощна в умении разобраться в течениях мысли, искусства, науки, общественности, Морозова обладала огромным умением мирить и приучать друг к другу вне её салона непримиримых и неприручимых людей». Особенность хозяйки состояла в том, что она установила у себя обязательную корректность дискуссий и терпимость друг к другу идейных антагонистов, встречавшихся у неё на философских диспутах. При этом гости подбирались таким образом, чтобы дать возможность высказаться представителям самых различных идеологических, политических, философских, культурных течений и устремлений, или, по словам Белого, «винегрет „старцев“, декадентов, философов школы Риккерта, поклонников старых икон…»
Заслуга Морозовой была в том, что пропасть отчуждения между старой академической средой и представителями новых модернистских течений в литературе была хотя бы отчасти преодолена: «при встрече нас, символистов, с Лопатиными, Трубецкими, Хвостовыми, Котляревскими господствовало благорастворение воздухов»; «так и сложилось, что сотрудники будущего издательства „Путь“ (Гершензон, Трубецкой, Булгаков, Бердяев, Рачинский) и члены редакции будущего „Мусагета“ (я, Эллис, Метнер, Степпун, Яковенко и т. д.) зажили в натянуто-дружественном, но тайно-враждебном (по устремлениям) соседстве».
«Весной 1905 года получаешь, бывало, тяжёлый, сине-лиловый конверт; разрываешь: на толстой бумаге большими, красивыми буквами — чётко проставлено: «Милый Борис Николаевич, — такого-то жду: посидим вечерком. М.Морозова».
Мимо передней в египетском стиле идёшь; зал — большой, неуютный, холодный, лепной; гулок шаг; мимо, — в очень уютную белую комнату, устланную мягким серым ковром, куда мягко выходит из спальни большая-большая, сияющая улыбкой Морозова; мягко садится: большая, — на низенький, малый диванчик; несут чайный столик: к ногам; разговор — обо всём и ни о чём; в разговоре высказывала она личную доброту, мягкость; она любила поговорить о судьбах жизни, о долге не впадать в уныние, о Владимире Соловьёве, о Ницше, о Скрябине, о невозможности строить путь жизни на Канте; тут же и анекдоты: о Кубицком, о Скрябине, моющем голову… собственною слюной, чтобы не было лысинки (?!?); о Вячеславе Иванове (с ним М.К. в Швейцарии познакомилась до меня).» — Андрей Белый. Начало века.
Белый нарочито утрирует рост Морозовой, чтобы добиться нужного эффекта для описания её характера: «огромного роста, она надевала огромную шляпу с огромным султаном; казалась тогда „великаншею“; если принять во внимание рост, тон „хозяйки салона“, — то она могла устрашить с непривычки; кто бы мог догадаться: она пугалась людей».

Пригласительный билет на вечер в литературно-музыкальном салоне М.К.Морозовой
Мягкая и уступчивая по натуре хозяйка салона сама избегала вступать в острые идеологические дискуссии, по словам Белого, её разговор с каждым посетителем заканчивался полным согласием с собеседником, будь то символист или противник символизма. Поэтому некоторые приглашённые гости пытались извлечь из таких вечеров выгоду в виде агитации Морозовой в пользу той или иной доктрины с целью заручиться её финансовой поддержкой. Таких устремлений не скрывал П.Н.Милюков, философы-неокантианцы пытались получить её согласие на финансирование журнала «Kantiana». Однако Маргарита Морозова, как следует из воспоминаний Андрея Белого, не была избыточно добродушной. Он приводит случай, произошедший между ним и писателем Петром Боборыкиным. Престарелый писатель стал настойчиво напрашиваться в гости к Морозовой: «Сведите меня к Морозовой, Маргарите Кирилловне: я сочиняю роман; тема — богоискательство; у Маргариты Кирилловны — типы: Бердяев, Булгаков, Рачинский и прочие, нужные мне». Когда Белый передал просьбу Боборыкина Морозовой, он услышал категорический отказ предприимчивому романисту: «Ни за что!… знаю про Боборыкина: не оберёшься потом хлопотни: лишь пусти…» Не смогли добиться своего и неокантианцы А.В.Кубицкий и Б.А.Фохт. Меценатка проявила твёрдость в противодействии неокантианской доктрине в пользу религиозной философии авторов её издательства «Путь». В споре славянофильствующих «путейцев» с международным ежегодником «Логос», за которым стояло издательство «Мусагет» — Э.К.Метнер, Ф.А.Степун, С И.Гессен, Б.В.Яковенко, стоявшие на позиции «наднационализма в философии»,— симпатии Морозовой также были на стороне «своего» издательства. Философско-литературные дискуссии перемежались чаепитием и музыкой. Музыкальное сопровождение чаще всего предоставляла В.И.Скрябина, реже за роялем играли Р.М.Фохт-Сударская, жена Б.А.Фохта, и композитор Н.С.Жиляев.

Семья Маргариты Кирилловны на фоне портрета М.А.Морозова
После смерти мужа
Перед смертью Михаил Абрамович составил завещание, по которому сделал Маргариту Кирилловну наследницей трёхмиллионного состояния. Взятая некогда «за красоту», бесприданница стала самостоятельным действующим лицом отечественной культуры и духовной жизни России. Спустя три месяца после смерти Михаила Абрамовича, в январе 1904 года, родилась последняя его дочь Маруся. Весной этого же года Маргарита вместе со всеми четырьмя детьми уехала на год в Швейцарию, где её застали сообщения о начавшихся в России волнениях. Молодость и самый беззаботный и счастливый промежуток её жизни на этом закончился. В Швейцарии Маргарита Кирилловна поддерживала отношения с известным коллекционером С.И.Щукиным, братом покойного мужа И.А.Морозовым, Любовью Бакст, супругой Л.С.Бакста и дочерью П.М.Третьякова, супругами З.Н. и В.В.Якунчиковыми, с хирургом-гинекологом профессором В.Ф.Снегирёвым. В Женеве Морозова познакомилась с супругами Вячеславом Ивановым и Лидией Зиновьевой-Аннибал.
После возвращения в Москву молодая вдова пыталась найти себя в активной и общественно полезной деятельности. В марте 1905 года дом Морозовой превратился из очага культуры в центр общественной жизни: здесь устраивали чтения о различиях европейских и американской конституций, о социализме, на которых выступали П Н.Милюков, В.С.Серова, мать художника Валентина Серова, А.Ф.Фортунатов, А.А.Кизеветтер, князь Г.Е.Львов, Д.С.Мережковский и даже (10 апреля) функционеры московской организации РСДРП, о чём в Департамент полиции 21 мая был сделан соответствующий доклад чиновника охранного отделения. Поскольку дискуссии вокруг этих лекций приняли довольно бурный характер, Морозова решила прекратить у себя многолюдные собрания, на которые собирались в том числе и некоторые нелегальные оппозиционеры. Андрей Белый позднее вспоминал об атмосфере в особняке Морозовой: «Весной 1905 года она искала самоопределения, или, верней, искала, чтобы её самоопределили; дом её в весенние месяцы напоминал арену для петушиных боёв; Фортунатов и Кизеветтер читали ей лекции о конституции; но и бундисты сражались с социал-демократами меньшевиками; я был на одном из таких побоищ, кончившихся крупным скандалом (едва ли не с приподыманием в воздух стульев), скоро московские власти запретили ей устраивать домашние политические митинги с продажей билетов».
Биограф Наталья Думова (со ссылкой на путеводитель Ю.А.Федосюка «Москва в кольце Садовых») также упоминает факт проведения в её доме нелегального собрания большевиков. Другие источники ничего не сообщают о подобном событии. Недоразумение может быть связано с тем, что собрания большевиков в 1905 году проходили в доме свекрови В.А.Морозовой, о чём позднее писала её дочь Н.В.Морозова-Попова, вспоминавшая И.И.Скворцова-Степанова, профессора истории Н.Л.Рожкова (Н.А.Рожкова ?), К.К.Покровского (М.Н.Покровского ?), С.И.Мицкевича, собиравшихся в течение некоторого времени.
Но как только появилась идея созыва очередного земского съезда именно в Москве, Морозова начала хлопотать о разрешении провести этот съезд у себя дома, для чего заручилась поддержкой своего в прошлом опекуна и московского генерал-губернатора А.А.Козлова, при этом он разрешил проведение съезда несмотря на телефонный запрет из столицы от товарища министра внутренних дел Д.Ф.Трепова. На съезд собралось около 300 делегатов. Заседания проходили под председательством графа П.А.Гейдена. Профессор Московского университета С.Н.Трубецкой от имени съезда предполагал обратиться к императору Николаю II с воззванием, проект которого критиковали справа Д.Н.Шипов и слева П.Н.Милюков.

М.К.Морозова в гостиной дома на Смоленском бульваре на фоне портрета В.А.Морозовой (свекрови Маргариты Кирилловны) работы художника К.Е.Маковского
Эпизод с П.Н.Милюковым
Форум происходил 6—7 июня, менее чем за полгода до манифеста 17 октября и образования партии октябристов, куда вошёл Д.Н.Шипов, и Конституционно-демократической партии, куда вошёл П.Н.Милюков. Сергей Трубецкой вскоре умер от инсульта, едва успев стать в начале сентября первым выборным ректором Московского университета. Исследователь В.И.Кейдан считает, что летом 1905 года произошло кратковременное взаимное увлечение П.Н.Милюкова М.К.Морозовой, его углублению помешало последующее развитие отношений Маргариты Кирилловны с князем Евгением Трубецким. Как писал Милюков, ему было поручено «руководить ориентацией хозяйки в чуждом ей лабиринте политических споров». Милюков оставил довольно подробные воспоминания о морозовском доме, беседах с хозяйкой. Его оценка этого эпизода собственного увлечения несколько иронична. Мемуарист начинает с убранства дома: «Великолепный зал, отделанный в классическом стиле, эффектная эстрада, нарядные костюмы дам на раззолочённых креслах, краски, линии — все это просилось на историческую картину. Картина и была задумана, не знаю, хозяйкой или художником. Пастернак принялся зарисовывать эскизы и порядочно измучил меня для фигуры говорящего оратора на эстраде». Затем Милюков переходит к подробному изложению бесед с хозяйкой, после которых искушённый политик, бывший старше своей собеседницы четырнадцатью годами, признаётся, что «у меня отнюдь не было повода почувствовать себя в роли ментора. Скорее я был в роли испытуемого — и притом провалившегося на испытании».
«Очаровательная хозяйка дома сама представляла интерес для знакомства тем более, что со своей стороны проявила некоторый интерес к личности оратора. Несколько дней спустя я получил визит её компаньонки, которая принесла пожертвование в несколько тысяч на организацию политической партии <…> Наконец, она пригласила меня побеседовать с ней лично. Беседы начались и вышли далеко за пределы политики, в неожиданном для меня направлении. Я был тут поставлен лицом к лицу с новыми веяниями в литературе и искусстве, с Москвой купеческих меценатов. Это был своего рода экзамен на современность в духе последнего поколения <…> и везде мне приходилось не только пасовать, но и становиться к ним в оппозицию.» — Милюков П.Н. Воспоминания. — Том I. Часть 6. Революция и кадеты (1905—1907).
Далее Милюков излагает содержание философских дискуссий с Маргаритой Кирилловной, где он вынужден был защищать «позитивизм» и «критицизм» Фридриха Ланге, в то время как его собеседница сразу апеллировала к Шопенгауэру. По мнению Милюкова, её интересовал мистический элемент в метафизике, который его особенно отталкивал. Тот же мистический элемент, по словам мемуариста, интересовал Морозову и в музыке, «очарование недоступной профанам тайны» под воздействием взглядов на музыку А.Н.Скрябина. В области новейших литературных веяний Морозову, по свидетельству Милюкова, более всего волновал символизм.

Особняк Морозовых на Смоленском бульваре. В 1910 г. продан чаеторговцу К.К.Ушкову
«В центре восторженного поклонения М.К. находился Андрей Белый. В нём особенно интересовал мою собеседницу элемент нарочитого священнодействия. Белый не просто ходил, а порхал в воздухе неземным созданием, едва прикасаясь к полу, производя руками какие-то волнообразные движения, вроде крыльев, которые умилённо воспроизводила М.К. Он не просто говорил: он вещал, и слова его были загадочны, как изречения Сивиллы. В них крылась тайна, недоступная профанам. Я видел Белого только ребёнком в его семье, и всё это фальшивое ломанье, наблюдавшееся и другими — только без поклонения, — вызывало во мне крайне неприятное чувство.» — Милюков П.Н. Воспоминания. — Том I. Часть 6. «Революция и кадеты» (1905—1907).
Об изобразительных искусствах разговоры не велись. Историк лишь бегло упомянул широкий коридор морозовского дворца, представлявший целую картинную галерею, на которую он с завистью взирал. О кратковременном интересе друг к другу двух людей известно в основном со слов самого П.Н.Милюкова. Маргарита Кирилловна в своей личной переписке иронично называла его Штольцем в противоположность Трубецкому-Обломову. Он подвёл в целом неутешительный итог этого своеобразного экзамена на психологическую и идеологическую совместимость, устроенную ему Морозовой. «Был один предмет, которого мы не затрагивали вовсе: это была политика, к которой новые течения относились или нейтрально, или отрицательно. <…> Вероятно поэтому и интерес к беседам ослабевал у моей собеседницы по мере выяснения противоположности наших идейных интересов. В результате увлекательные tet-a-tet’ы в египетской зале дворца прекратились так же внезапно, как и начались», — заключает свои размышления мемуарист.

Редакция журнала «Вопросы философии и психологии»: В.С.Соловьёв, С.Н.Трубецкой, Н.Я.Грот и Л.М.Лопатин