Мне не нравится томность
 

Ваших скрещенных рук,
 

И спокойная скромность,
 

И стыдливый испуг.
 

Героиня романов Тургенева,
 

Вы надменны, нежны и чисты,
 

В вас так много безбурно-осеннего
 

От аллеи, где кружат листы.
 

Никогда ничему не поверите,
 

Прежде чем не сочтете, не смерите,
 

Никогда никуда не пойдете,
 

Коль на карте путей не найдете.
 

И вам чужд тот безумный охотник,
 

Что, взойдя на нагую скалу,
 

В пьяном счастье, в тоске безотчетной
 

Прямо в солнце пускает стрелу.
 

(«Девушке» Н. Гумилев).
 

 ОН: Ты любишь Джо Дассена? Никогда бы не подумал, что ты слушаешь такую музыку.

ОНА: Какую такую? Печальную? Да, я люблю слушать печальную музыку, музыку одиночества. Я такая.

ОН: Гхм. Я совсем не это хотел сказать. Мне кажется, в этой музыке нет ничего печального и одинокого. Для тоски и одиночества лучше подходит  мрачная музыка, музыка уныло-серых и разяще-черных цветов. А мелодии Джо Дассена полны голубоватых и салатовых оттенков, в них нет дерзости и вызова. Эта музыка плавает на поверхности, а не падает в глубину. Она слегка проводит тупым лезвием по запястью, оставляя чуть заметные следы, вместо того, чтобы рвать вены, выпуская на волю фонтаны крови. Она томно наблюдает за облаками, а не становится себе на голову, чтобы достать их. Эта музыка играет острием с твоим соском, вместо того, чтобы погрузить лезвие в твое сердце по самую рукоять. Она – симуляция смерти, а не сама смерть. Симуляция смерти для тех, кто хочет почувствовать себя умершим, но не хочет умирать. Имитация смерти и имитация бессмертия.

ОНА: Не знала, что ты можешь так говорить о музыке. Делить на черное и белое – не в твоих правилах. Разве бывает плохая и хорошая музыка?

ОН: Нет. Не бывает. И я не против того, чтобы ты слушала этого парня с лицом Рутгера Хауэра и шевелюрой в стиле ретро. Я вообще, не выступаю против чего-либо. Знаешь, один из персонажей, Чака Поланика сказал… точнее сказала: «Я всю жизнь боролась против чего-то, но никогда не боролась за что-то…». Я не хочу бороться против, я желаю сражаться за. Я лишь хотел, чтобы ты понимала, что когда ты в конце своего падения упираешься во что-то твердое, это не дно. Это дверь в другую бездну, еще более глубокую и более таинственную. Всегда есть куда падать. Я хотел, чтобы ты знала, что даже если ты достигнешь крыши вселенной, то достигнешь лишь завершения начала бесконечности. Всегда есть куда лететь.

ОНА: Ты романтик.

ОН: Это приговор? Ярлык или нашивка на моей одежде? Печать на лбу? Романтик? Нет. Я не считаю себя романтиком.

ОНА: Тогда кто же ты?

ОН: А обязательно нужно быть кем-то?

ОНА: Нет. Но и не быть никем тоже плохо.

ОН: Почему?

ОНА: Не знаю. (пауза) У тебя такие странные мысли. Ты буддист?

ОН: Если Будду можно считать буддистом, а Христа – христианином, то я буддист и… христианин.

ОНА: Бред какой-то. Я что-то не могу понять, какова твоя позиция в жизни. Какой философией ты живешь?

ОН: Гхм. Это опрос? (улыбка). Моя философия – при всей философичности никаких философий.

ОНА: Это как понимать?

ОН: Это нельзя понять умом, можно только почувствовать.

ОНА: С тобой невозможно разговаривать – у тебя на все есть какой-то «завернутый» ответ. Может, ты просто дурачишься?

ОН: Бывает, просто дурачусь, а бывает, дурачусь очень сложно. Когда я просто дурачусь, я – это еще не я. Когда я сложно дурачусь, я – это уже больше чем я.

ОНА: Когда же ты – это ты?

ОН: Есть одно маленькое мгновение – песчинка времени – еле заметный отрезок жизни, когда я закончил одну роль и еще не перешел к другой. Вот в это мгновение я – это я.

ОНА: А сейчас?

ОН: А сейчас я просто дурачусь.