«Твое Сознание, зияющее, растворенное и нераздельное с Великим Блеском Предвечности, не имеет рождения и не знает смерти. Оно само и есть Вечный Свет».

 (Чикхаи Бардо – Тибетская Книга Мертвых)

  

11

 Во сне я увидел моего друга Сатану. Он сидел в позе лотоса и смотрел на меня.

 - Здравствуй, Сат.

 - Здравствуй, Йогурт.

 - Что ты делаешь?

 - Медитирую.

 - И как?

 - Что ты хочешь, чтобы я ответил?

 - Не знаю. Правду.

 - Тогда я промолчу.

 Я улыбнулся.

 - Я запомню эту правду, Сат. Обязательно. Мне кажется, это самая правдивая из всех истин, - я замялся. – Сат, я все хотел спросить. Можно?

 - Валяй, - устремив в мое «Я» просветленный взгляд, умиротворенно сказал Сатана, - задавай.

 - А что со мной будет, если я умру… по настоящему, окончательно? Что станется с тем, что было моим сознанием?

 - То, что люди зовут характером, будет разрушено. Ты потеряешь себя. Превратишься в чистый листок бумаги, который будет брошен в новый печатный станок. Перед этим ты сойдешь с ума, твое умирающее «Я» заполнит весь, накопившийся в тебе мрак. От каждой из сторон света придут чудовища. Когда ты перестанешь бояться и примешь их, ты по настоящему умрешь, а твой накопленный за годы жизни опыт вернется к самому дну существования, к самому потаенному и глубокому миру, который последователи теории психоанализа Юнга называют коллективным бессознательным.

 - А какое оно это дно? Какой этот мир?

 - Его трудно описать. Он не похож ни на какие другие миры. Это не материальное, не астральное и не ментальное измерение. Тибетские ламы говорят, что он похож на бесконечный океан, куда впадают души освободившихся умерших. Огромный многоцветный океан знания и опыта всех живых созданий. Про лам, скажем, я преувеличил, но что-то похожее в их тайной науке имеется.

 - Напоминает Гайю из «Последней фантазии».

 - Может быть, может быть, друг мой. Но в отличие от Гайи, мир коллективного бессознательного не живет своим разумом. Он – это бесконечность жизненных сил, мечтаний, страхов и желаний. Он не скрывается в земле и не представляет собой плазму. Если Гайя – это единый дух Земли, то коллективное бессознательное – дух Вселенной. Но дух не в философском и не в религиозном понятиях, а в поэтическом смысле. Иначе, я не могу его описать. Очень скоро ты увидишь его…

 - И тогда пойму?

 - Увы, нет. Тому, кто оказывается в духе Вселенной. Можно я так буду его называть. Очень уж мне понравилось это сравнение. Так вот, тому, кто впадает в Дух вселенной уже нечем понимать. Тот, кто становится каплей в многоцветном океане, уже вовсе и не «тот». Про него нельзя сказать «он», «она» или «оно». Попадающий на дно вселенной, утрачивает свое «Я». Как тело гниет и, смешиваясь с землей, превращается в удобрение, так и то, что когда-то было твоим сознанием, в неком роде умирает и сливается с бесконечным потоком. Видишь, это очень трудно объяснить.

 - Хорошо, Сат. Ты говоришь, что я и никто другой, даже те, кого мы зовем богами, не могут увидеть Дух вселенной, но тогда откуда о нем знаешь ты, Сат? Откуда?

 Не отрывая пустого взгляда от пола, Сатана грустно улыбнулся.

 - Прости, но я не могу ответить на этот вопрос.

 - Не можешь? Или не хочешь?

 - Не могу. Это знание просто родилось во мне. Оно пришло внезапно, как озарение, как дзэнское сатори. Лишь один миг я всем своим «Я» чувствовал что понимаю, теперь же я только помню. Но того мига было достаточно. Во сне я часто вижу многоцветный океан.

 Я рассмеялся.

 - Прости, Сат, вырвалось, - извинился я. – Просто я не мог себе и представить, что когда-нибудь встречусь с Сатаной, и что он будет говорить со мной языком буддиста и рассказывать о своих снах. Я даже не знал, что ты можешь спать.

 - Конечно, могу. Ты ведь можешь.

 - Ну, я совсем другое дело. Я же человек.

 - Человек? – он рассеяно окинул взглядом мое эфирное тело.

 - Ну, почти, - поправился я.

 - Человек? – повторил Сатана свой вопрос и неожиданно добродушно рассмеялся. – Да-да, человек. А чем я хуже? Думаешь, я многим от тебя отличаюсь?

 - Сказать по правде?

 - Уж изволь.

 - Да. Думаю, ты многим от меня отличаешься.

 - Например?

 - Ну… у тебя есть рога, - нашелся я.

 - Рога, говоришь? – Сатана хохотал. – Уморил. Это у меня-то? Ха-ха-ха! Рога. Скажи, еще и борода козлиная.

 - Да, и козлиная борода. Еще копыта и хвост с кисточкой. И ноги кривые. Ха-ха-ха! – смеялся я.

 - А вот это уже оскорбление, - в шутку обиделся Сат. – Ты посмотри на себя то. Зеркало дать?

 - А у тебя зеркало есть? Может, и пивко завалялось?

 - Нет, прости, только дуля с маком. Подойдет?

 - Нет уж. Сам сербай свою дулю.

 Мы все еще смеялись, когда Сатана протянул мне небольшое зеркальце. Я взглянул на свое отражение, и меня передернуло.

 - Что ты со мной сделал, болван? – сражаясь со смехом, попытался разозлиться я.

 - Да ничего.

 - Ничего, говоришь? А откуда у меня рога взялись? И… ха-ха-ха… борода козлиная? Я что козел тебе?

 - А ты на ноги глянь.

 - На но… Батюшки, а чего ж это они такие кривые, будто с колесом между ног рос?

 - Ботинки можешь не снимать. Гарантирую тебе копыта. Проверять не нужно. Ну а хвост и сам можешь нащупать.

 - С чего это все вдруг?

 - Да так. Теперь у тебя рога, козлиная бородка, хвост с кисточкой и самые кривые в мире ноги с козлиными копытами. Выходит и ты Сатана.

 - Да уж. Что да, то да. Кривые, любой татарин позавидует. Но ты же знаешь, что пустяки все это. Вся эта атрибутика – пыль на ветру. Она ничего не значит. Хоть сейчас мы с тобой и похожи как близнецы, но все же ты по-прежнему Сатана, а я нет.

 - Да неужели? Взгляни на меня.

 Я поднял глаза на Сата и увидел в нем свое отражение.