нахимовский проспект
двое - один длинноволосый, в грязной длинной куртке, с бутылкой в левой руке. второй - сутулый интеллигент в массивных очках и ушатой шапке. второй обнимает себя руками, первый говорит.
- ударник у них такой еще был... на банджо даже мог... as tears go by... а-а-ай... не, ну я по-английски не это, но слезы, да... но его просто обкололи...
перегон. грохот.
севастопольская.
- и джими хендрикс тоже... его из зависти. из зависти, я так считаю. литлл ричард - серьезно, просто поставили левые колеса - все. правда... и сандра с мужем вон, тоже...
перегон. грохот.
у меня в груди зреет катарсис, потому что сандра это любовь моих четырех лет. на конверте с ее пластинкой можно найти бледный отпечаток моих губ в маминой помаде. где-то на левом, белом сандрином плече.
чертановская.
- щас, посидим еще чуть... не, потом - в бассейн и обкололи. щас. меня андрей, кстати, зовут, а вас?
перегон.
мне хочется забраться на сиденье с ногами.
еще в вагоне наблюдаются: девушка в зеленом, в двенадцать, с воскресенья на понедельник решающая что-то из мат.анализа и юноша в черном, руки изрезаны лезвиями, зонтик в полиэтиленовом пакете, запоем читает "интервью с вампиром" энн райс.
за двадцать минут до: прижатая, вижу профиль е.н. на фоне облачного неба.
- чувствуешь, какой вакуум, дышать стало трудно, - говорит е.н. в метро и дает десятку старичку в инвалидном кресле, который играет на синтезаторе. пустой переход, пустые эскалаторы, ветер, полночь.
мы ждем поезда, вокруг прохаживается милиция с палочкой, е.н., возвышая голос, говорит о чуде.
этого человека я люблю за огромное сердце. имея что-то, он никогда не оставит его себе.

***
на спектакле сегодня было телевидение и был сам режис обадиа. когда он уходил, я крикнула по-французски - "спасибо большое, месье обадиа" и обомлела от собственной смелости. что он сказал в ответ я не поняла. денег на цветы у меня не было. вблизи у него удивительные губы и руки.
далее. в тот момент, когда в конце первого действия все оставляют князя мышкина в углу, в этой белой видеозаписи, когда все спиною вперед отходят от него, все в черных длинных плащах, медленно и плавно, а он, с его кротким и светлым лицом, остается один, глядя вверх - в душном, жарком, переполненном театре становится удивительно холодно.