Это цитата сообщения Высокий_Джентльмен Оригинальное сообщение

Очень интересная статья. Полный оригинал
здесь, а тут статья, с которой автор полемизирует.

Есть термины, вокруг которых кипят такие страсти, словно это не слова, а стаканы утренней водки после бурно проведенной презентации. Кого-то от них воротит, буквально выворачивает, другие к ним тянутся, вожделенно дрожа. Но никто не относится спокойно (кроме тех, разумеется, кого на соответствующую презентацию просто не позвали).

Нечто очень сходное произошло у нас в стране в последние годы и с термином “империя”. Давно уже выпавший из обиходного живого употребления, намертво, казалось, приватизированный историками и литераторами (поэтами и фантастами в основном), он оказался в какой-то момент разыгран так называемой антисоветской пропагандой (“империя зла”), перекочевал в оголтело демократическую прессу начала ельцинских лет (“положить конец имперским амбициям” — причем под понятие амбиций частенько попадали все попытки государства хоть как-то продолжать осуществление своих базовых функций); и вот, глядишь, теперь становится для многих обозначением идеала (“мы восстановим нашу Империю”). Обе крайности (как, впрочем, все крайности), свидетельствуют об избытке задора и скудости ума. А уж если слово “империя” начинают писать с большой буквы — это вообще никуда не годится. С тем же успехом можно писать Райсовет, Сельпо, Шоссе, Канализация… названия всех технических систем, которые при строго определенных условиях для выполнения строго определенных функций были созданы самими же людьми.

Тот тип государственности, который принято называть империей, возник в седой-преседой древности. Исторически почти сразу после резкого скачка производительных сил, обусловившего возникновение первых цивилизаций: открытие орошаемого земледелия, освоение бронзы и затем стали, изобретение гончарного круга и ткацкого станка… Впервые люди стали производить столько, что стали образовываться излишки предметов необходимости и, вскоре, предметов роскоши, что тут же привело к возникновению элит и выделению из массы населения жречества, чиновничества, профессиональных военных… Это азы.

Азы и то, что, чем лучше живет человек, тем больше ему не хватает. Всякая элита стремится к росту как количественному, так и, тем более, качественному. У кого в жизни не было автомобиля, тот, как правило, вполне равнодушен к последней модели “мерседеса” или “субару”. Но вот тот, у кого “мерседес” устарел, ради новенького готов и сам попотеть, и других приголубить. Долговой ямой, фальшивыми авизо, заточкой под ребро или чем еще — это уже в зависимости от природного темперамента.

На заре человечества антураж был несколько иным, но психология — той же самой.

Конечно, есть еще такие неизбежно присущие ранней государственности вещи, как реципрокная редистрибуция, ритуальные раздачи и нарастание престижного потребления, сопровождающее сакрализацию властного центра, но это уже слишком сугубая наука; Яковенко, если ему доведется это читать, меня поймет с полуслова, а для широкого читателя подобные частности просто несущественны. Существенно то, что как всегда, когда надо расширяться, с баблом возник напряг.

Потому что после первых блестящих успехов ситуация стабилизировалась и даже кое в чем пошла вспять (например, в месопотамском сельском хозяйстве искусственное орошение, наконец-то досыта накормившее этот регион и, по сути, породившее всю тамошнюю цивилизацию, быстро привело к засолению почв и, скажем, пшеница перестала расти, ее пришлось заменять менее ценным ячменем). Все принципиальные изобретения той эпохи были уже сделаны, стремительный рост производительности труда остановился. Вызванный ростом благосостояния скачкообразный рост юридически свободного населения тоже остановился, стало быть, стабилизировалась численность эксплуатируемых (а тем самым — количество того, что можно было из них выжимать); более того, рост городов с сопутствующими им скученностью и антисанитарией вызвал взрыв эпидемий, а, стало быть, периодические сокращения населения. И из раба больше было не выжать, уже все выжали. И взять новых рабов внутри страны было неоткуда.

Поэтому каждому из возникших государств приходилось искать дополнительные источники дохода вне собственных границ.

Собственно, таких источников было всего три. Это прямое военное вторжение-набег с ограблением, уводом пленных в рабство и наложением даней. Это аннексия чужой территории с полным уничтожением местной элиты, так, чтобы производимые на данной территории излишки продуктов постоянно шли исключительно элите-захватчице (общая численность населения на суммарной территории остается той же, но удельный вес элиты, ее процент — снижается, а значит, тем, кто в нее входит, достается чуть больше, не на семерых делим, а, как положено, на троих). И это паразитирование на тогдашней международной коммерции: захват торговых путей с целью взимания головокружительных пошлин, ограбление городов — перевалочных баз и складов торговли, превращение внешней торговли во внутреннюю и навязывание неэквивалентного обмена продуктов своей страны на продукты страны завоеванной — то есть на те, которых своя страна в силу природных или каких-либо иных условий не имеет и произвести не может.

Всем этим милым бизнесом в рамках тогдашнего консьюмеристского сценария занималось всякое из наличных на тот момент государств — по мере сил, разумеется. Но сам по себе успех в подобных мероприятиях еще не делал государство империей.

Ключ здесь в пункте третьем, в словах “продукты страны завоеванной, которые своя страна в силу природных условий не имеет и произвести не может”.

Были края, славные своим земледелием, были края, славные своим скотоводством, были края, славные своей металлургией. Если какой-либо один из них брал под свою руку остальные и перекраивал их экономику под себя (неэквивалентный обмен своей продукции на продукцию остальных), то волей-неволей в рамках одного государства оказывались принципиально разные ландшафты, которые естественным образом, чисто экономически, отнюдь не тяготели друг к другу и своей волей нипочем бы в границах одной страны не оказались.

А на этих разных ландшафтах совершенно неизбежно жили люди разных культур. Не просто разных вероисповеданий — хотя, разумеется, разных! — но куда более далекие друг от друга, чем просто люди, верящие в разных богов. Весь образ их жизни был подчинен разным природным ритмам и разным навыкам. Нам, нынешним унифицированным горожанам, сейчас даже трудно себе вообразить, насколько различны были системы ценностей и весь вообще внутренний мир, весь уклад жизни, все стереотипы поведения тогдашних морехода и горняка, оседлого земледельца и скотовода-кочевника.

И потому тогдашние империи (я сознательно игнорирую здесь такое явление, как империи кочевые, ибо они ни в малейшей степени не являются предшественницами империй нового времени), в отличие от тогдашних “национальных” государств, не могли оставлять завоеванные края более или менее автономными организационно и культурно; не могли в обмен на дань и лояльность оставлять власть местным племенным вождям и жрецам.

Империя — это всегда попытка создать единую организацию, накрывающую принципиально разные природные и культурные регионы. И только наличие этого удивительного, новаторского, столь же плодоносного, сколь и беспощадного свершения — объединения внутри единой государственной границы и единой административно-правовой системы принципиально различных культур — дает возможность говорить именно об империи, а не о королевстве, или как там ни зови ее альтернативу: племенной союз, ном, полис…

Правители хотели всего-то принципиально разные природные зоны поставить под свой контроль — но в нагрузку обязательно получали принципиально разные культурные, а то и цивилизационные, очаги, и вынуждены были с ними в меру своих способностей работать.

Единый календарь там, где каких-то полвека назад была дюжина самостоятельных систем летосчисления — это уже империя. Не рабство и не пропасть между богатыми и бедными, не поголовное доносительство и не самодурство власти, не железная поступь легионов и не грохот танковых армад. И даже не отсутствие свобод и не попытки ввести единую религию. Всем этим грешили все (скажем, Людовик гугенотов погнал задолго до того, как Франция стала колониальной империей). А вот единый календарь — да.

Именно поэтому, скажем, Франция с Лангедоком и Гасконью — это национальное государство, а Франция с Алжиром и Вьетнамом — империя. Хотя в самой Франции, в метрополии, и так, и этак — одно и то же. И Эйфелева башня, и выборный президент, и парламент, и свобода слова, и разделение законодательной, исполнительной и судебной властей. И никакой идеократии.

Европейские колониальные империи нового времени и, в особенности, великие демократические империи — Англия и Франция — обязаны своим возникновением, главным образом, третьему пункту. Не осуществляли они, как частенько делалось в древности, массовых насильственных переселений, не практиковали тотальных обращений в рабство — осуществлялся, в основном, лишь неэквивалентный обмен. Конечно, вкладывать приходилось очень много — уже испанцы строили в Индиях так, что пальчики оближешь, про англичан и французов то же самое можно сказать с удесятеренным пылом. Но выкачивалось все же больше. В ту пору оказалось выгоднее не торговать (уже потому хотя бы, что торговать с европейцами многие не очень-то и хотели, не усматривая в предлагаемом пришлыми чужаками бесконечном и суетном шахер-махере для себя большой пользы), а завоевать и уже потом капитанствовать в экономике завоеванных территорий. К торговле, которая для европейца с некоторых пор стала символом свободы, следовало сначала принудить (знакомо, да? “Загоним человечество в счастье!”). Ну, а принудив, только полный дурак стал бы торговать эквивалентно, как свободный со свободным. Неэквивалентно же выгоднее, не так ли? Мы себя не щадили, как вполне логично мог бы сказать после захвата в Индии какого-нибудь Серингапатама и убийства Типу Султана президент Буш, так мы же и воспользуемся выгодами того положения, ради которого лучшие юноши нашей страны проливали свою… И так далее.

С ростом Российской империи дело было несколько иное.

Государства ацтеков, инков и майя совсем даже не угрожали испанской короне. Индия и Бирма, Кения и Новая Зеландия не бряцали оружием ввиду британских засек. Вьетнамцы, мадагаскарцы и сахарские туареги не ходили в набеги на Париж, они ни разу не сожгли ни Марселя, ни Бордо… Экспансия России, за вычетом чисто первопро-ходческой, была в военной своей составляющей направлена главным образом туда, откуда исходили военные угрозы и вызовы. Последней потугой такого рода было вторжение в Афганистан. Экономически он ни на фиг не нужен был Союзу; но оттуда в советские республики Средней Азии шел мусульманский фундаментализм, оттуда шли наркотики, там могли образоваться американские зоны влияния, а то и, свят-свят-свят, базы — ну, и…

Как в старом анекдоте: ну, и вот я здесь, граждане судьи.

Эта специфика наложила на Российскую империю особый и неизгладимый отпечаток. Главным стимулом имперского роста была не экономика, а политика, не обеспечение неэквивалентного обмена, а установление мира на границах, взятие под военно-политический контроль опасных, перманентно исторгающих набеги пространств, пресечение увода своего оседлого населения в рабство. И хотя грабежа хватало, носил он любительский, нерасчетливый характер. Метрополия на нем так и не нажилась. Не умели мы считать приход и расход, и не научились по сию пору, потому что даже не ставили это своей задачей. Поэтому и колониальной империей мы так и не сделались.

Но вот в смысле цивилизационном и царская Россия, и тоталитарный Союз, и демократическая РФ, безусловно, империи. В равной степени. Абсолютно безотносительно к своей идеократичности или демократичности.

К восемнадцатому-девятнадцатому векам различные культуры планеты давно уже породили различные цивилизации. Обычно их называют по именам господствующих в том или ином регионе мировых религий: исламская цивилизация, буддийская цивилизация… И вот теперь мы можем дать окончательное определение современной империи: это государство, внутри которого сосуществуют различные цивилизации, то есть цивилизационные разломы проходят не по государственным границам, но членят окантованную такими границами территорию. Национальные государства отличаются от империй главным образом тем, что они моноцивилизационны. Они могут быть даже многонациональны, с некоторой натугой, но могут — однако они обязательно моноцивилизационны.

Предупреждаю сразу: я помню, что были империя Карла Великого и империя Наполеона, австро-венгерская империя и Священная Римская империя. Были, были эти или мгновенно распадавшиеся искусственные объединения, созданные военными подвигами одного-единственного правителя и умиравшие вместе с ним, или лоскутные, рыхлые скопища загнанных в рамки одного государства более или менее сложившихся стран, имеющих традицию собственной государственности — именно эта традиция и служила неким бледным аналогом цивилизационной автохтонности. Империями они назывались либо лишь в память о Римской, так сказать, титуловались империями, на деле ими совершенно не являясь (если я кого-то побил в подворотне, то могу, конечно, назвать сам себя Ахиллом, но эта кличка проживет лишь до следующей серьезной драки), либо сами признавали таким образом, что завоевали несколько уже существовавших европейских (и только европейских) государств. Ни одна из таких “империй” не перешагнула рамок континентальной Европы и ни одна из них не дожила до новейшего времени.

Цивилизационный подход позволяет увидеть определенную систему в некоторых явлениях, которые при всяком ином кажутся то случайностями, то продуктами злокозненной деятельности неких групп или индивидуумов, то родимыми пятнами проклятого прошлого, которые надо поскорее вытравить.

Например, цивилизационной империи имманентно присуща веротерпимость. Иначе она просто не смогла бы существовать. Конечно, в каждой религии хватает мракобесов и фанатиков, и они зачастую сильно затрудняют жизнь ближним и дальним своим; и порой кажется, что и впрямь лучше бы расселить всех согласно их конфессиям на разные острова без права строить лодки, вот тогда настало бы счастье… Но, поскольку это невозможно, да и скучно очень, неплодотворно, неперспективно, государству волей-неволей приходится брать на себя нелегкую задачу облегчения взаимодействия и взаимодополнительности разных вер, обуздания всех фанатиков (в том числе и фанатиков той веры, которую исповедует элита-победительница) — и провозглашать равенство всех конфессий, свободу, так сказать, вероисповедания при условии ответной терпимости ко всем остальным конфессиям и лояльности к государству, как главному хранителю такой свободы.

Ну, вот. Стоит лишь начать говорить об империи — и уже не обойтись без слов “государству приходится брать на себя задачу”… Да. Гипертрофированная роль государства — врожденный вывих всякой империи, даже самой демократической. Тут государству приходится быть не только гарантом межклассового мира (это, как показывают последние века полтора, самая легкая из внутренних миротворческих задач государства), но и мира межнационального, мира межрелигиозного, мира межцивилизационного…

Более того. Империи обязательно приходится поддерживать для представителей всех существующих в ней конфессий, со всеми их различиями в ценностной, поведенческой, бытовой сферах, единое светское правовое пространство — что не может подчас не приводить к тем или иным эксцессам. Конечно, без этого было бы легче. Да только без этого вообще ничего бы не было.

Пока империи удается выполнение ее функций — она разнообразнее, духовно и интеллектуально богаче, а следовательно — перспективнее, нежели любой из империо-образующих этносов сам по себе (не говоря уж о том, что империя надолго, если не навсегда, замиряет те колоссальные просторы, на которых прежде веками кипели свирепые, нескончаемые и безнадежные войны, и тем неизбежно создает условия для материального и культурного развития населяющих эти просторы народов). Но как только империя по тем или иным, объективным или субъективным причинам, перестает со своими внутренними функциями справляться (Александр III уж как накуролесил в свое время с русификацией — а ведь добра хотел!) — она становится уязвимее и беспомощнее любого, самого захудалого национального государства. За все приходится платить. Диалектика.

Крайне существенно то, что даже самое успешное осуществление империей своих неотменяемых функций может выглядеть предосудительным с точки зрения концепции прав человека.

Эта концепция хороша, что говорить. Заманчива донельзя. Индивидуальные свободы — это вещь. Великое достижение. Да только вот возникли они исключительно в национальных государствах и вдобавок в совершенно особый момент их существования.

Все европейские государства прошли на заре нового времени через жуткие религиозные войны и массовые этнические чистки. Испания избавилась от морисков, маранов и бог знает, от кого еще. Французы полвека резали гугенотов, а потом, подождав маленько, все ж таки изгнали недорезанных из страны. Англичане десятилетиями мучили своих католиков. Что характерно, всякое достижение подобной чистоты и подобного единства подрывало экономику и культуру страны на многие годы — но даже не это нам сейчас важно; важно то, что либеральные свободы, хоть предпосылки их расцвета возникли много раньше, еще во времена римского права и Хартии вольностей, всерьез начали развиваться исключительно в мононациональных и монокультурных обществах. Будь иначе, предпосылки так и остались бы предпосылками. Если не считать классового расслоения, в странах, породивших замечательные свободы и права, все уже стали, по сути дела, одинаковыми. Истребив и изгнав тех, кто исповедовал иные религии, можно было легко и безбоязненно дойти до идеи свободы вероисповедания — для единиц, для считанных маргиналов. Если заранее уже ясно, что все будут говорить примерно одно и то же, будут просто тянуть одно и то же одеяло всяк на себя, ничуть не страшит идея предоставления свободы слова. И так далее.

Когда эти национальные государства стали колониальными империями, о распространении свобод на население завоеванных территорий еще по меньшей мере два века и разговору не было. Равенства колонизаторов с колонизованными колониальные империи не выдерживают. А как только разговор пошел — этим империям настал конец.

В цивилизационных империях дело обстоит иначе. Равенство наций и религий там существует с самого начала, и хранителем этого равенства опять-таки с самого начала является государство, то самое, которое в национальных государствах истребляло и изгоняло иноверцев и инокровцев; но зато, скажем, со свободой слова неизбежна определенная напряженка, потому что, например, чужие религии и обычаи действительно никому нельзя хулить, последствия могут быть апокалиптические, и, например, авторитет государства действительно нельзя сколько-нибудь серьезно ронять, ибо от него целиком зависит поддержание мира и взаимообогащающего взаимодействия между чрезвычайно разными краями и людьми.

У всех свои плюсы и своим минусы. Свои преимущества и свои проблемы. Лимузин создан для одних дорог и одних пассажиров, внедорожник — для других. Скальпелем пестуют мягкие ткани, бормашиной улучшают зубы. Кто скажет, какой из этих инструментов лучше? Смотря для чего.

Интересно, что современные европейские национальные государства, сами того пока не понимая, благодаря постоянному притоку иммигрантов из иных цивилизационных регионов, главным образом — с арабского Востока, мало-помалу становятся циви-лизационными империями. Их положение, безусловно, облегчается тем, что у иммигрантов нет и не может появиться исторически принадлежащих им территорий, на которые они могли бы предъявлять законные права (а вот албанцы в Косово все ж таки предъявили и — опаньки! а попробовали, скажем, выходцы из Алжира оттяпать у Франции кусок Прованса, или еще лучше, Орлеан со всей памятью об Орлеанской Деве — в какую сторону повернулись бы права человека и прилагающиеся к ним высокоточные бомбы, догадайтесь с трех раз!); но тем не менее проблемы возникают, и методиками, родившимися в национальных государствах и предназначенными исключительно для них, эти проблемы что-то не решаются. Национальные государства Европы знают два способа регулировки: либо объявление всех по-настоящему ИНЫХ говорящими инструментами, лишенными бессмертной души, людьми второго сорта, негражданами и так далее, либо тотальное предоставление полноправных свобод с тем, чтобы свободные индивидуумы, объединяясь в те или иные вольные группировки, на основе естественного достижения баланса сил между ними сами отрегулировали бы взаимодействие друг с другом. Вырождение первой методики под воздействием новых вызовов ныне привело к всплеску националистических и зачастую откровенно фашистских настроений по всей Европе; вырождение второй — к тому, что Европа стала едва ли не основной “крышей” и вербовочным пунктом всевозможных братьев-мусульман, “Исламских джихадов” и так далее.

Происходящее в последние годы резкое увеличение роли государства и, в первую очередь, как водится, его спецслужб в США и в основных европейских державах есть инстинктивная, и даже несколько лихорадочная, несколько истерическая реакция на их ползучее, незаметное превращение в цивилизационные империи. Национальные государства предъявляют исконным цивилизационным империям (России, Китаю и пр.) претензии по поводу нарушения прав человека и навязывают порожденные ими, национальными государствами, методики внутренней регуляции тогда, когда эти самые методики перестают срабатывать и подвергаются корректировке даже у них самих.

В свете этого становится понятной неизбывная трагедия российской, затем советской и затем снова российской либерально-демократической интеллигентской оппозиции.

По личным своим качествам, как правило, оппозиционеры были людьми вполне честными, умными, порядочными и мыслящими — во всяком случае, поначалу; а кому повезло не ввязаться в реальную политику, так и до конца дней своих. Но даже самый умный человек мыслит на основе определенных, усвоенных едва ли не в младенчестве аксиом; и через фильтр этих же аксиом он пропускает поступающую к нему извне информацию. Постепенно закручивается водоворот: всякая информация просеивается, чтобы все более подтверждать и оттачивать воззрения, а воззрения, в свою очередь, все уже затягивают горловину, сквозь которую информация просеивается. Будучи (зачастую наследственно) образованы чисто по-европейски, они впитали европейскую культуру (в ее, к тому же, мифологизированном, идеализированном виде, ибо с ее реальными проявлениями они сталкивались куда реже, чем с книжными) как единственно адекватную, единственно естественную и надлежащую. Европейская культура именно этот свой статус давным-давно и подразумевает, а все, что от нее отличается, полагает в лучшем случае не более чем отсталостью; ту же аксиому вполне по-европейски исповедовал и марксизм, так сказать, ленинизм. Так что наши западники (коммунисты, хоть и со своей спецификой— в их числе) совершенно неизбежно оказывались нечувствительным образом убеждены, что империю можно отменить просто росчерком пера. Ну, как крепостное право, что ли… Во всяком случае, как что-то архаичное, рудиментарное, искусственно консервируемое тиранами и реально давно отжившее. Им казалось, что стоит лишь ликвидировать империю — и настанут человеколюбие и права человека. А на самом деле права человека смогли возникнуть лишь потому, что не было (и быть не могло — Европа моноцивилизационна) империи, которая проявляла бы человеколюбие, а потому все возможные этнические и конфессиональные зверства, чистки, депортации и геноциды просто-напросто уже произошли.

Итак, понятно уже, по-моему, что я хочу сказать. Долой идеократию — да. Но тот исторический шанс, о котором говорит Яковенко — начать наконец строительство русского национального государства в рамках РФ — мне кажется иллюзорным.

В каком-то смысле я тут куда больший пессимист, нежели Яковенко. Скажу честно: как русский — я тоже, не исключено, предпочел бы жить в национальном государстве русских. Это проще. Легче. Но я же отчетливо понимаю, что живущие в России, например, башкиры тоже, вероятно, в немалой части своей предпочли бы жить в национальном государстве башкир. И что дальше?

Боюсь, для строительства национального государства русских в России есть только два пути.

Либо каким-нибудь образом уменьшить количество лиц нерусской национальности на территории РФ до перевариваемого минимума — а как? Вон крохотные прибалты национальные государства принялись строить — и то подчас как-то неприглядно выглядит. Хотя и наши матерые правозащитники помалкивают, и прогрессивная мировая общественность стыдливо отворачивается. А если бы мы вдруг решили в Москве поставить памятник всем РУССКИМ, погибшим во второй половине 40-х годов в борьбе с бандеровцами, лесными братьями и прочими ИЗМЕННИКАМИ? Представляю, какой шум подняли бы истинные гуманисты и внутри России, и вне…

Либо уменьшить до демографически и исторически оправданного минимума саму территорию РФ — что-то вроде пресловутого ограничения ее границами Московской области. И я даже готов согласиться, пусть; если людям станет лучше, спокойнее, добрее, честнее, безопаснее — согласен. Осуществим мечту Новодворской и иных прогрессивных мыслителей: устроим вместо РФ много-много государств размером с Люксембург. Но тогда вопрос: а что будет в тех Люксембургах, которые вне территории Московской области окажутся? Откуда там возьмутся аксиоматически чаемые разработчиками подобных планов люксембургские благосостояние и достаток? Как там будут ходить поезда, работать заводы? И что там будет, простите, с русскими?

А вот в рамках империи эти вопросы решаются.

Ну, скажем, мифы. Яковенко совершенно справедливо отмечает, что если уж в царские времена, когда русский этнос был на подъеме, он и то не смог навязать всем жителям империи свои национальные мифы, тем более это невозможно сейчас. Но страна не может существовать без объединяющих исторических мифов. Как тут быть?

Невозможно, например, быть русским и не преклоняться перед победой на Куликовом поле. Это этнообразующий момент нашей истории. Но совершенно невозможно убедить татар тоже любить этот момент в том его виде, как его преподносила и, в общем-то, преподносит до сих пор наша историческая мифология. Мы вас побили — во здорово-то; пошли вместе отметим этот русский триумф!

Между тем данный миф легко может быть перекодирован, и, что особенно приятно, для этого даже придется меньше, чем прежде, искажать историческую реальность. Если бы наши председатели бесчисленных, невесть откуда в одночасье взявшихся Центров стратегических разысканий, геополитических намеков и идеологических упреков поменьше бы уделяли внимания дележу участков на Рублевке, и побольше — своим прямым обязанностям (впрочем, я их понимаю; ни на что, кроме как на изречение банальностей в телевизоре у них просто не хватает времени, ведь надо же как-то ухитряться успевать тратить нежданно-негаданно свалившиеся на них деньги), привлекательные образы нашего общего со всеми иными народами империи прошлого уже давно были бы созданы.

Да, мы действительно разбили на Куликовом поле татар. Но каких татар? Мы (да вдобавок сейчас вот открывается, что при поддержке ограниченного татарского контингента, оставшегося верным законному правительству) разбили войска узурпатора, приватизировавшего ордынский престол, да к тому ж еще и ставленника Запада (литовцев и генуэзцев). Плечом к плечу мы, русские и татары, восстановили конституционный порядок разом и в Золотой Орде, и в Русском Улусе. Нам в равной мере есть чем гордиться и в равной мере мы имеем право вспомнить добрым словом тот великий день, когда наше братство по оружию положило конец притязаниям преступника, изменника Родины и безродного (в смысле — не принадлежащего к роду Чингизову; а вы что подумали?) наймита европейских национальных государств. И уж никак не вина Москвы в том, что она сумела лучше распорядиться результатами этой нашей великой общей победы. Мы в тот день сделали для Орды все, что могли. А она, между прочим — для нас.

Если б еще нашелся писатель, который сумел бы художественно убедительно и эмоционально привлекательно изложить сей сюжет в романе — это бы значило, что лед действительно тронулся. Это бы значило, что действительно, как рекомендует Яковенко, случились “принятие сложившегося положения вещей, серьезные выводы и большая работа по самоизменению общества”.

Что же можно порекомендовать действительно уставшему (это совершенно справедливо отмечает Яковенко) от имперских усилий русскому этносу в условиях, когда он и империю держать больше не может, и выскочить из нее не в состоянии?

История дает ответ и на этот вопрос.

Прежде всего надо признать, что для многоконфессиональной и, тем более, полицивилизационной общности единственной объединяющей посюсторонней ценностью может быть только ее общее государство. Это отнюдь не идеократия — государство не идея, оно лишь реально существующее и подчас единственное средство реализации самых разных идей. Советская идеократия заключалась в том, что государство, пусть даже в ущерб жителям самого этого государства, должно было использоваться для реализации одной-единственной на всех коммунистической идеи. Не вполне благоносной, мягко говоря. Поэтому государство надорвалось; оно перестало быть привлекательным, оно оказалось всеобщим насильником. И как ни старалось свалить с больной головы на здоровую (происки империалистов, родимые пятна капитализма и пр.), люди постепенно ощутили к нему повальное пренебрежение. Оно стало всеобщим врагом для ВСЕХ собственных народов. И рухнуло. Но такой исход — отнюдь не фатальная неизбежность. Если подавляющему большинству жителей государства, вне зависимости от конфессии и культурных традиций, с этим государством удобнее и безопаснее, полнокровнее и интереснее жить, чем без него — оно будет стоять.
А в рамках государства будет доминировать тот этнос, который окажется наиболее динамичен и активен, сможет генерировать более отвечающие общим нуждам идеи, сможет формулировать задачи (или, если вновь воспользоваться дефиницией Яковенко, сценарии общественного развития), способные затем становиться более или менее общими великими целями, в наибольшей степени соответствующими объективным потребностям государства и населяющих его народов. Численность этноса, его способность к биологическому самовоспроизводству, спору нет, тут очень важна. Но не менее, а возможно — и более важным является интеллектуальный и культурный потенциал. А еще — чувство общности. Нет ни малейшего нарушения прав человека и ни малейшего кумовства, если, скажем, родного брата ты ценишь больше, чем внучатого племянника, и в первую очередь рассчитываешь на него, а он — в первую очередь на тебя. Нет ни малейшего национализма, если при прочих равных русскому русский — ближе, чем, скажем, айн. Ни малейшего. Все народы так себя ведут. И пора перестать, тут Яковенко опять же совершенно прав, идентифицировать себя как советских. Русские мы, и этим ничем не лучше, но и не хуже иных.

В рамках дуального организма Орда-Русь (впоследствии: Орда-Московия) период доминирования Орды оказался относительно кратким, и после общей нашей Куликовской победы постепенно сменился куда более долгим периодом доминирования Московии потому, что Московия быстрее развивалась экономически, технически, культурно. Реализованный ею сценарий, который большинством населения (в том числе ордынского — из Орды на Москву бежали, а не наоборот) был принят как великая цель, оказался наиболее адекватным времени, наиболее модернизационным, если этот термин попробовать применить к той эпохе.

Тот же самый исторический закон в еще больше степени действует и теперь. Скажем, завоевывать Дарданеллы уже в конце позапрошлого века было задачей архаической — и потому от попыток ее реализации ничего путного не вышло. А вот выход в космос в середине прошлого века был задачей полезной, соответствовавшей эпохе. И радость-то случилась какая! У всего народа, не только у какого-то отдельного этноса. Не меньше, нежели радость от победы над Гитлером — да вдобавок и чище, светлей, потому что похоронок не было. И в то же время — как ракетное свершение наукоемкие технологии потянуло вперед! Прогресс случился вместе с великой и невоенной радостью, совершенно реальный прагматический прогресс всей страны, не то что от стремления к Дарданеллам.

Какой из живущих в империи народов найдет наиболее заманчивые, общеполезные и выгодные проекты, которые могут быть реализованы лишь усилиями общего государства, какой народ выработает приемлемые для всех и наиболее ненасильственные (то есть для самого же себя наименее утомительные — а для нас, от имперского бремени таких усталых, это крайне важно) способы и методики использования возможностей государства для реализации таких проектов, какой народ слаженно примется за дело первым и с наибольшей активностью — тот и окажется в империи ведущим. И вокруг него будут вполне от души концентрироваться остальные — как в свое время вокруг русских, когда усвоение их культуры было для многих иных народов империи стадиальным шагом вперед, выходом в широкий мир, шансом реализовать себя. И только так. Это — СПРАВЕДЛИВО.

А который народ наиболее консьюмеризируется — того и отконсьюмят в первую очередь. Да так, что потом про него и не вспомнит никто.