Недель эдак с пару назад, шел я побизнесланчить в кафешку. Погода чудная, тепло так, разлюбезно. И решил я позволить себе бутылочку пивка. 0,33, согласно последним веяниям.
Иду, распиваю.
Ко мне подходит дядя, всеми нитками и пуговицами на форме напоминающий сотрудника охраны правопорядка. Дядя представляется и сообщает, что я — нарушаю.
Нет, говорю я дяде, не нарушаю я. Пью я на улице родного города, что меня, конечно, не красит и пример я подаю не из лучших, но — не нарушаю. Поскольку я — вне запретительных мест распиваю.
Но дядя свято верил что я нарушаю.
И предложил мне дядя блестящий, по его мнению, план — ежели я побуду понятым, то на нарушение он глаза закроет. Вот, говорит он, выбор пред тобою — или ты понятой, или — государственный преступник, подлежащий едва не клеймлению.

Понятым я пару раз был, но предлагали мне им быть вежливо, справляясь есть ли у меня время и делая книксен. А тут меня вдруг шантажируют всяко!
Нет, говорю я и блещу глазами! Так я понятым быть отказываюсь! Я, говорю, за мир и разоружение!

А дядя мне попался из той породы дядь в форме, которые отказу не приемлют. И говорит мне дядя чтоб я лез в комфортабельную газель, коя домчит меня до отделения, где будут меня оформлять.
Ну, думаю, ладно. Время есть, тут с ним спорить бесполезно, устрою цирк с конями им в отделении.

Приехали. Дядя меня в приемный покой проводил и только я уста разинул для протеста, как он смылся! Чуть не бегом!
А ко мне, тоже чуть не бегом — две тётеньки в некрасивой нашей милицейской форме.
Спасибо, говорят, друг золотой, что согласился! У нас тут страшный недобор понятых и перебор татей!
И говорят они со мной так добро, вежливо и даже есть намеки на книксен, несмотря на полноту не только душ, но и тел.
И стою я, таю и в душе моей расцветают незабудки цвета хаки.
Я тётям рассказал о дяде и спросил — мол, что это у вас тут так всегда понятых приманивают?
Тётя сделала губы трубочкой, сказала "Фух" и махнула пухлой ручкой примерно в направлении северо–северо–востока.
В этом "Фух" была вся боль совместной многолетней работы рядом с долбоёбом.

Ну да ладно. Стою я с ними и о жизни глаголю. А понятых надо два. А я — один. А времени уж 20 минут как минуло.
Вышел я покурить и думаю — этот мерзкий дядя может еще час таким манером понятых искать! Надо помочь родной милиции.
Вышел я на тротуар и стал в голос призывать мужскую часть населения к законному проникновению в недра отделения, дабы побыть понятым напару со мной.
Вот тут–то я и понял что это за адов труд.

Минут 15 я на разные лады пел труляля современникам.
Я взывал к их патриотизму, заглядывал в глаза и обещал моральные профиты.
Ноль! Нуль! Зеро!

Решив взяться чуть иначе, я мотанулся в парк через дорогу, где встретил группу молодежи и принялся.
Я пообещал им увлекательнейшее шоу! На ваших изумленных глазах, говорил я им, свобода исчезнет и превратится в пыль! Что извлечет фокусник из карманов случайного подозреваемого!? Какие тайны хранят стельки его кроссовок!? Только вы будете решать — жить гладиатору, или пасть! Никогда и нигде, только здесь, ну, почти вот рядом совсем и буквально сейчас! Упустить такой шанс? Нет! Нет и нет!

Я привел в отделение четверых гогочущих парней. Милейшая тётечка чмокнула меня в рдеющую щеку и принялась за них.

А я вышел из отделения, купил еще бутылочку (0,33, согласно последним веяниям), прошелся под облетающими тополями и вернулся в родное агентство писать до зубной боли надоевшие 30–ти и 20–секундники.