Въехали мы прямо на танках в Берлин и продвигались по таким разваленным улицам, что я таких нигде не видел, город был весь в развалинах. Стояли одни кирпичные стены от домов. Прибыли на какой-то пункт, нам отдали приказ рассосредоточиться, мы получили задание, какой кому участок, по отделениям. Мое отделение всегда бросали на тяжелые участки, мы шли и воевали. Немцы же мобилизовали всех кого только можно на оборону своей столицы, в том числе молодых мальчишек, хотя лично мне "Гитлерюгенд" не попадался.

Наша рота, в ней оставалось человек сто, вошла в пригород Берлина по сосновому лесу, это был небольшой лес в парке. Было утро, только чуть свет, встретиться с немцами не ожидали, но разведку надо было послать вперед, и вот моему отделению был отдан приказ: рассыпаться и идти вперед. Мы идем, оружие держим на изготовку, немцев вроде нет, но местность оказалась такая - взгорок, и оттуда, оказывается, также как мы шли немцы. И как раз на вершине возвышенности мы встретились с точно таким же передовым охранением. Немцы сразу: "Стой, Иван (они нас всегда называли Иванами, а мы их фрицами), сдавайся!" Я в ответ: "Нет, вы, фрицы, сдавайтесь!" А наши еще далеко, и я вижу, что с той стороны немцы так же идут, разбившись на небольшие группки. На взгорке начали собираться наши и немецкие солдаты, напряжение растет, но пока не стреляем, тогда немцы кричат: "Ладно, Иван, вы идите направо, куда вам надо, а мы пойдем налево, куда нам надо". Все понимают, что если сейчас начнется бой, то перебьем друг друга. Я быстренько человека послал к нашей основной группе, командиру доложили, и командир сказал: "Правильно сделали, поворачиваем направо!" Разошлись мирно, конец войны, они ведь пошли куда-то из Берлина, а мы в Берлин, зачем нам с ними драться было.

За парком стоял дом, стены кирпичные, очень большой толщины, в них окна были закрыты железом, в окнах прорези, и немцы оттуда по нам стреляли. Позже оказалось, что в доме скрывалось около 400 человек немцев, и наша задача заключалась в том, чтобы этот дом взять. Сколько туда наших не лезло, ну никак не могли взять этот дом, потом подвезли пушки и с близкого расстояния, может, метров с 300, обстреляли хорошенько этот дом, послали людей подкоп сделать, саперы заложили большие мины, которые вырвали огромные куски металла и кладки. Тогда мы сразу ринулись в пролом, внутри началась борьба, в итоге захватили это здание.

Дальше пошли в город, каждый бой за дом похож один на другой, непрерывная череда стычек, и дня за 3 до конца войны мы подбили немецкий танк. Прорвалось мое отделение в подземелье, где шла в это время городская жизнь, мы шли под землей, одно отделение в 10 человек. И я нашел немца, который знал русский язык, сказал ему: "С нами пойдешь, будешь первым идти, посредине пути, если влево или вправо повернешь, то будем стрелять". А мы знали, что где-то впереди располагался немецкий танк "пантера", который не давал нашей пехоте последний рывок к центру Берлина осуществить. Немец согласился помогать, стоял перед нами, вышел, посмотрел, вернулся к нам и подтвердил, что впереди есть танк. Мы засели в подземном проходе, потом слышим: "тык-тык-тык", это значит, что по улице идет танк, подождали, я приготовил 2 фауста, отделение так расположилось, чтобы по прикрывающей танк пехоте огонь дать. Ждем, прошли немцы, появляется танк, он медленно шел, я на мушку его взял, "пантера" до середины улицы дошла, оставалось до нее метров 30, не больше. И я выстрелил, танк сразу взорвался, пехота немецкая кинулась тикать, и прямо к нам в подъезд забежала, мы их сразу всех длинными очередями расстреляли. Кто-то доложил начальству о произошедшем, и меня наградили третьим Орденом Славы 1-ой степени, но выдали его только через 49 лет. Так что, с первого боя до последнего я беспрерывно воевал в течение полугода

-------------------------------
...Фашисты тем временем не давали нам покоя. Стоило нашему бойцу пошевелиться, как с вражеских позиций летела граната - расстояние было небольшим. Командир дал указание снайперам разобраться с этой ситуацией. Тогда Галя Чивильча и Тоня Канунникова оборудовали скрытые позиции в глубине обороны, и как только появлялась рука с гранатой, они стреляли по гранате, которая разрывалась среди вражеских окопов с соответствующими для гитлеровцев тяжелыми последствиями.

----------------------------------
...- Попадались "власовцы"?

-А как же, одного власовца мы в плен взяли, в лесу. Слава Богу, нашу роту пулеметную пустили по лесам. Основной полк шел по трассе, а мы по проселочной дороге, и там его в лесу поймали. Так он, молодец, километров 10 или более тянул мне станковый пулемет. А вышли на трассу, а там уже были офицеры такие, что семьи, погибшие у них. Ударил один его. Потом в карман, а он власовец, офицер пистолет вынимает и пулю прямо в лоб и дальше пошли. Так вот за это спасибо, что помог пулемет тянуть.

-----------------------------------
- А.Д. Смешные, запоминающиеся эпизоды из этого времени вспоминаются?

- В этом 21-м запасном полку, который был в этом гарнизоне, был случай, когда убили одного офицера. Периметр этого гарнизона охранялся. Ограждение проволочное. Вдоль ограждения ходил часовой. К этому офицеру приехала то ли мать, то ли жена. Этот офицер может быть 21 день, потом его отправляют на фронт. Это какой-то переформировочный пункт. И этот офицер на радостях, что к нему приехали, не пошел через контрольно-пропускной пункт, а напрямик, через забор. Часовой крикнул: "Стой! Стой, стрелять буду!" Тот, наверное, не поверил, что стрелять будет. Стал преодолевать. Часовой выстрелил на поражение. Убил. Это печальный случай.

Хочу еще отметить, что среди нас, солдат, офицеров, сержантов, мы все были примерно одного возраста, плюс-минус полгода, в отношении друг друга не было никаких физических насилий, ущемлений, ничего такого не было. Со стороны сержантов тоже не было. Со стороны офицеров тем более. Если не считать всех этих тренировок, мягко говоря. Но это считалось в рамках нормы. Таких издевательств, надругательств, ущемляний - тогда даже понятия не было "дедовщина". То, что сейчас процветает, того раньше не было. Причем сержанты, хотя чуть старше нас были, но опытнее - делали уже ни один выпуск - учили, и как обмотку намотать, и другие добрые советы давали, относились по-отечески. Ничего не скажу.

----------------------------------------
Потом, ехали мы в телячьих вагонах, с печками. Не довезли до фронта, высадили. И была такая пурга, нам дали машину грузовую, чтобы привезти нас на фронт, поближе, в запасной полк. Машина! Мы ее всю дорогу на себе тащили. Столько было снегу. Пришли. Я не помню сколько шли- день , два, три… Давно было. Дали нам маскировочые костюмы. Винтовки мы забинтовали бинтами. Рано утром нас покормили и с собой дали бутерброды: хлеб и американскую колбасу. Весь обед! И мы пошли в траншеи. Все занесло - все ходы и выходы. Нам пришлось ползти. Нас, наверное, было человек 12, и вот Надя Логинова (ее потом ранило), поползла в сторону немцев на нейтральную полосу, а нейтральная полоса вся заминирована. Еще только первый день - мы так боялись! Крикнули погромче: "Надя! Надя! Сюда, сюда!" Она вернулась, и мы поползли. Приползли в эту траншею, она вся в снегу. Снег шел, наверное, несколько дней. Немцы чистили открыто траншеи. В этот день можно было хоть десяток немцев убить. Но, понимаете, убить человека в первый раз! У нас разные люди были, одна из партизан была - Зина Гаврилова, другая секретарь комсомольской организации - Таня Федорова. Мы с Марусей Чигвинцевой только смотрели. Мы так и не смогли нажать на курок, тяжело. А они открыли счет. И когда мы вечером пришли в землянку, начали впечатлениями обмениваться, мы ничего с Марусей не могли сказать и всю ночь ругали себя: "Вот трусихи! Вот трусихи! Для чего же мы приехали на фронт?" Ну, нам стало обидно, почему они открыли счет, а мы нет? И вот, - следующий день. Там бруствер был и амбразурка для солдат, а для пулемета - стол. И вот немец "чистил" эту пулеметную точку. Я выстрелила. Он упал, и его стащили туда за ноги. Это был первый немец. Потом и наши и они чистили ночью снег. Он быстро растаял, потом тепло стало.

В одном месте было озеро. Немцы ходили умываться, даже в нижнем белье бегали. Так вот Зина Гаврилова стрельнула, убила. И немцы не стали ходить туда умываться. Мы уже стояли, это было уже лето, не то июнь, не то май, и уже не каждый в своей амбразуре, потому что у немцев никакого движения не было, и у нас не стало. Мы стояли днем, а солдаты стояли ночью, днем спали. И вот мы с Марусей поставили винтовки в амбразуру и наблюдали за немецкой обороной. И вот я наблюдала в свою очередь (потому что устают глаза), и вот Маруся говорит: "Давай я теперь встану". И она встала, а солнечный день был, и, видно, она шевельнула линзу. Только встала - выстрел, и она упала. Ой, как я заплакала! 200 метров немец был от нас. Я кричала на всю траншею, солдаты выбежали: "Тише, тише, сейчас откроют минометный огонь!" Ну, где там тише. Это первая моя подруга. Мы до вечера сидели, а я все плакала. Потом мы ее хоронили. Я помню, цветов было много полевых. Под Оршей это было, 3-й Белорусский. Сейчас ее могилку перенесли в деревню Ботвиново Могилевской области, там ее Родина. Потом у нас еще Надю Лугину ранило, а у меня вторая снайперская пара тоже Маруся была, Гулякина .

Мы стояли в обороне все лето: кругом все фронты наступали, а у нас такая крепкая оборона. И, как-то (я не помню число, но не август: не то - июнь, не то - июль) нас рано услали на передовую. Была артподготовка - "Катюши". Когда "Катюша" стреляет, аж гимнастерка сзади колышется на спине. И пошли солдаты. Разведчики разминировали все проходы. Солдаты пошли в атаку, а мы таскали раненых. Вот, я помню, взяли одного какого-то офицера, а у него чемоданчик. А мы с четырех утра не спавши - не евши. Говорю: "Брось чемодан", ну что там у него в чемодане? Тяжело же таскать! "Не брошу, не тащите меня, если не хотите с чемоданом". Ну, потащили, что с ним делать. Уже после войны я узнала, что у него в этом чемоданчике была маленькая скрипка. И он не хотел ее бросить. Это уже при встрече выяснилось.

Уже дело к вечеру, а немцев никак из их траншей не выбьют. Давайте, говорят, девчата, и вы туда. И всех ездовых туда собрали, жителей. Зачем? Мы зашли в траншею - ничего не можем сделать - уже темнеет. А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете унести, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не унести всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! - их штыками добивали. И поставили нас на ночь в нашей траншее. Перед нами все разминировано. Я стою - ничего не видно. Еще кто-то стоит, еще кто-то стоит - не видно. А в 4 часа устаю - уже все. У нас был лейтенант, командир взвода Менкулевян, и вот он от одной девушки до другой ходил. От одной к другой. Контролировал. А мы все превратились в слух. Раньше были минные поля, потом проволочные заграждения - всяких консервных банок навешивали, если пошевелиться - банки гремят. Слышно. А тут ничего не слышно. А вдруг ночью немцы пойдут?

Потом утром - подкрепление - белорусов прислали. Опять - артподготовка, и пошли все в атаку. Подошли к немецкой траншее, а она пустая. Их так потрепали, то ои ночью ушли. И мы их еле-еле догнали у Днепра. Еле за ними успели. С одной стороны - мы, с другой - танки. И с одной стороны , где рожь и бугор большой был, бил пулеметчик и снайпер, не давали головы поднять. Командиром нашего полка Леонид Ердюков был.
...Нет, я еще не все рассказала. Вот этот бугор. Пошли в атаку. Залегли, потому что там снайпер-пулеметчик. Около меня был начальник штаба нашего полка Алексей Титаев. У него была фуражка с ярким околышком. В него сразу стрельнули. Он посинел, завалился. Нас после боя попросили вытащить раненых. Я подползла к одному раненому, а у него - ранение в живот. Стала поднимать, а у него кишки, как на квасе, сразу вылезло все. Я не знаю, как с этими кишками поступать. Говорю: "Я сейчас санитара позову." И уползла к другому раненому, потому что я с ним ничего не могу сделать. А жара была! Он уже чернеет. Уже потом на встрече Зина Гаврилова рассказывала: "Я подползла к одному раненому, а у него кишки все наружу. Он меня схватил за руку и костенеет. Я думаю - я руку не вытащу. А он, наверное, скажет: одна уползла и вторая теперь меня тоже не возьмет. И он умер, я потом ползла со следующим, - а он тоже умер". Переправились мы на ту сторону. Наш командир полка Ердюков бьет одного здоровенного немца, молодого парня. Мы говорим: "Вы чего его бьете? А он говорит: "Это - мой сосед, это - власовец." Он его убил. Федорову ранило, Ирину Грачеву ранило - многих девчат, я уже забыла имена, многих. Нас очень мало осталось. Марусю Гулякину снова ранило. Меня контузило, но я не пошла к санитарам, потому что кругом - кровь, у меня вся гимнастерка пробита, как горохом, и глухая я. Чего, думаю, я пойду, чего они мне сделают? Там кругом без ног, без рук, в крови, а чего я пойду? И не пошла.

Ну, потом мы пошли дальше. Очутились на территории Польши и попали не в окружение, а "в подкову". Мы выходили тихонечко из этого окружения. У нас лопаты были, котелки, мы все обмотали тряпками, чтобы не гремели. Вышли из окружения и нас перебросили на Ленинградский фронт. Я не могу сейчас сказать, сколько километров, но очень долго мы шли. Немецкие самолеты бомбили. Над нами один раз такой был воздушный бой! С неба осколки летели!

Спать негде, спали на земле, на снегу. А постель - мы с Марусей стелили телогрейки. Замерзали все. Гармонист говорит как-то: "Давайте все пляшите, чтобы согреться."

Как-то один раз нашли какой-то дом, совершенно пустой. Все раз-раз, и улеглись - мне места нет. И там было корыто, такое маленькое - капусту рубить. Или - на улице, или - второй этаж, или это корыто И я легла в корыто: я меленькая (у меня рост 157 сантиметров) и худенькая. А оно - неудобное. Я ногой поверну, кто-то пихается, рукой поверну - кто-то пихается. Сна нет, а спать-то все равно хочется. А утром кто-то стал уходить - я - нырь на это место. Чуть-чуть поспала - и подъем.

И пришли мы к Балтийскому морю. На море горел пароход. Он долго-долго горел. Немецкий. Немецкая оборона прямо по Балтийскому морю шла. А наша - здесь, нейтральная полоса. Наши ходили в наступление, первыми шли штрафники. Их уложили на все поле. И когда ветер дул с поля, дышать нечем. Потом было наступление под Кенигсбергом, взяли Кенигсберг. Мы стояли в обороне. Здесь в бою не участвовали, только в обороне. Снайпер вообще должен только в обороне быть. В конце войны, нас уже не брали.

Потом кончилась война, несколько дней шли пленные немцы. Строем шли. А мы пока в траншее были - ничего не делали. Нас кормили . Несколько дней они шли. Я сейчас уже не знаю, сколько дней шли. Потом завели нас всех в лес, там тоже была дисциплина: рано утром -подъем. А делать нечего, и нас заставили в лесу расчищать дорожки, бордюрчики делать, чтобы целый день были заняты.

----------------------------------------------