Его объятия смыскаются на твоей спине с приходом темноты, и совсем не наоборот. И когда первые лучи солнца безуспешно пытаются проникнуть вовнутрь сквозь темные плотные шторы, ты уже начинаешь думать, как закончится этот день, как снова станет темно. В темноте не различить черт, в темноте совсем ничего не видно. Ты, наверняка, и при этом закрываешь глаза и начинаешь рисовать. Брови, носы, подбородки таких разных людей, словно мастер купажа, варьируешь и заштриховываешь, зачеркиваешь, выбрасываешь и рисуешь снова. Кровати, тумбочки, ковры...

При естественном освещении твои картины тают, и ты не можешь смотреть в глаза, которые на самом деле существуют не только днем.  В твоих картинах нет глаз, ведь твои картины и не существуют даже ночью. Скорей зажмурься! Иначе тебя увидит твоя совесть.

Ближе к вечеру ты привыкаешь к свету, открываешь окна. Закрашиваешь приставки НЕ, подрисовываешь рядом сердечки и переписываешь все в чистовик.

А ночью, при задернутых шторах, снова берешься за краски, и чистовики превращаются в очередные варианты.