Это цитата сообщения lj_neivid Оригинальное сообщение

Жара

Жара - это коммунальная квартира. Весь город распахнут, все двери настежь. Вечер. Из-за жары невозможно сидеть внутри, все снаружи. Голоса, разговоры, шарканье, запахи, звуки, воздух натянут, как горячая простыня. Слышно тех, кто смотрит телевизор в доме через дорогу, видно тех, кто сидит во дворе, скрипят скамейки, шумят кастрюли, звенят стаканы. Кто-то вынес в каменный дворик маленький столик и пьет на нем чай, кто-то включил в доме фильм и смотрит его, сам себя выставив на балкон. Голубые блики телеэкранов, напряженные звуки домашней жизни, жара. Ночная жара - это черное море. Сквозь неё можно плыть, почти не шевелясь, но плыть приходится осторожно, чтобы не задохнуться.

Жара - это ненависть. Чтобы заставить себя подняться, Одетт какое-то время думает о хорошем. Ничего хорошего в голову ей не приходит, поэтому вместо хорошего приходится думать о плохом. Плохого много. Самое плохое - это жара. Прогноз расплывчат, но ужасен еще по крайней мере на три ближайших дня. Скажи мне, когда обещали похолодание, жалобно спрашивает Одетт своего мужа Гаспара, и усталый Гаспар флегматично отвечает ей: в ноябре.

Жара - это перемирие. Одетт надевает белое платье, белые босоножки и идет по темной горячей улице, слепая, как белый пар. Жара - как слепота, из-за жары не видно, куда идти: все пути под ногами плавятся одновременно. Одетт доходит до белого дома и вызывает лифт. Если он не работает, думает Одетт, я лягу прямо на ступеньки и умру.

Жара - это приключение. Лифт работает. Одетт поднимается на девятый этаж и звонит в дверь. Ей никто не открывает, но, толкнув дверь, она обнаруживает, что квартира не заперта. Жара - упрощение внешнего мира. "Одиль!" - зовёт Одетт, и заходит. "Одиль, ты дома? Я пришла!".

Одиль дома. Она сидит в середине комнаты, среди валяющихся вещей, и уговаривает вещи разойтись по своим местам. Вещи лежат, как глухие: им слишком жарко. Летний свитер, брюки (вывернутые наизнанку), четыре книги, еще одна книга, старый шарф, восемь чашек, две серебряных ложки, три оловянных, стеклянное блюдце, огрызок, апельсиновый джем в незакрытой банке, полураспущенное вязанье, стопка черновиков, какой-то список, коричневый карандаш для глаз, потекшая тушь, пуговица, фломастер, синий носок, зелёный носок (от той же пары), жилетка, цепочка с серебряным медальоном, кисточка, сухой цветок, пыль, остаток от пачки печенья - и не то что бы пола совсем не видно, но как-то тоскливо.

Рядом с Одиль лежит её сиамский кот Арбитрарий (сокращенно Биркин), и брезгливо морщится, глядя вбок.

- Ты видишь, да? - трагическим тоном спрашивает Одиль.

Одетт видит. Эту комнату уже бесполезно убирать, с ней можно только сражаться, как с жарой. Но сражаться с жарой бессмысленно: вспотеешь и проиграешь. С комнатой тоже.

- Я уже по-всякому пыталась, - жалуется Одиль. - И лаской, и подкупом, некоторых обещала постирать, остальных - погладить. Ноль эмоций.
- Может, им слишком жарко? - предполагает Одетт.
- Всем слишком жарко, - мрачно отвечает Одиль и начинает плакать, потому что невозможно. Потом распрямляется, встрепанная, с потеками слез на щеках, обводит комнату мрачным взглядом и вдруг кричит, надрывая голос и забыв про то, что на часах уже почти двенадцать ночи.

- А ну все пошли вон!!! - кричит Одиль изо всех сил, так, что слышат соседи, - ненавижу, гады, а ну по местам, я сказала! Живо, быстро, сволочи, остолопы, всех на помойку, на свалку, в баню, всех зарою и никого ни разу не откопаю, по местам, дармоеды, куча хлама, осколки, огрызки, ошметки, дуры, убью!

На "убью" синий носок начинает нерешительно шевелиться. Через минуту к нему присоединяется зеленый (от той же пары). Они вдвоем тихо переползают комнату по диагонали и скрываются в нижнем ящике письменного стола. Ложки и чашки, позванивая, отправляются в раковину, огрызок неохотно прыгает в мусорное ведро. Пуговица быстро закатывается под диван: она-то знает, что бывает после подобных криков. Когда-то у неё было двенадцать сестер, а теперь вот она одна. Одиль кричит, напрягая шею, у неё кончаются существительные и прилагательные, и идут глаголы - такие, что брюки мгновенно выворачиваются правильной стороной.

Через пять минут остатки испуганной пыли в ужасе выбрасываются из окна. Биркин осторожно обходит мебель, высоко поднимая лапы. Одиль сидит на пустом полу.

- И вот так - каждый раз, - печально говорит она Одетт, - а по-хорошему никогда.

Жара - это вызов. Одетт, вся в белом, вбегает в свой собственный дом и останавливается, оглядываясь по сторонам. Её вещи валяются где попало. Какая-то майка, какой-то тапок. Книги. Бумажки.

- А ну пошли вон... - нерешительно говорит Одетт. Вещи не реагируют никак. - Вы негодяи, - продолжает Одетт, ощущая себя идиоткой, - вы... неприличные люди. Вы никто.

Безнадежно. Она не умеет, она не может. Одетт опускается в кресло в районе стола и опускает голову на руки. Она не в состоянии даже наорать на вещи. Она никто.

Жара - это свобода. Гаспар разгуливает по дому, намотав на бёдра мокрое полотенце. На телефонные звонки он не отвечает (жарко), о проблемах на работе не думает (какая работа). Увидев Одетт, опустившую голову на стол, Гаспар начинает бесшумно ходить по комнате. Берёт тапок и присоединяет его ко второму в коридоре. Относит майку в стирку, складывает в стопку книги, подметает пол. Когда Одетт поднимает глаза, в комнате чисто.

- Жара - это любовь, - говорит Гаспар и целует её в макушку.

В тесном каменном дворике, под кустом, лежит Арбитрарий. Он раскидывает лапы по сторонам и щурится летящим из окон вспышкам телеэкранов.

- Жара - это люди, - думает Арбитрарий, и прикрывает глаза в ожидании, когда же всё стихнет и наконец-то начнется ночь.

http://neivid.livejournal.com/259467.html