- Бог. Бог… Ну што ты заладил-то… А может, Его вовсе-то и нету?..
- Может, и нету…
- Ты што ж, помирать, што ль, собрался?..
- Может, и собрался…
- Ну, это… Ты это, Парфен, брось. Ща. Мне тут старуха самогончику сготовила. Попробуешь… В шкапчике… -- Дед достал из старого шкафа банку. – И грибочки… Сам собирал. Неде-елю как…
Они уселись на скамьи. Разложили стол.
- Ты это… -- сказал Богдан, поднимая стопку. – Не это… Давай, в общем…
Выпили. Самогон был густ, коричнев почти, и пах карамелью. Парфен по старой привычке окунулся в рукав у сгиба предплечья и ухнул.
- Ты чего… это… стряслось-то?..
- Церков белая.
- Так што ж, што белая?..
- Бог, значит…
- Ну и што ж? Што – што белая??
- Блестит. Душу греет…
- Ну… Давай… Пока бабка не пришла…
Дали. Закусили. Грибочки – мягкие, нежные.
- Как то – Бог, значить?.. Не пойму. Бабки там молются. Поп чего-то бубнит… Давеча, как с тобой, самогону с ним дули…
- Тоже человек…
- Так он ж должон показывать и рассказывать, как жить, а он чего?
- Чего он? Он человек. Ты, вот, в поле работаешь, он в церквы.
Помолчали.
- Мода это у вас нынче пошла… - буркнул Богдан.
- Да я и не знал никогда. Сейчас только вот, тридни, подумал…
- Чего подумал?
- Про Бога-то…
- Может, закурим? Бабка-то еще не скоро…
Парфен достал пачку «Беломора».
- Ты где это?
- Да… Сын привез…
- А-а-а…
Закурили.
- Вот, думаю… – Тяжело было начинать Парфену. Видно, что тяжело. – Смысл… думаю… какой?
- Какой? – не понял Богдан.
- В жизни-то?..
- Хм… -- Налил еще по стопке. Выпили. Ветер приоткрыл створки окна. Стало мерзло: осень, но они молчали.
- В жизни… Дети… -- Богдан зажевал мундштук. – Дети…
- Что – дети? Дети, он, выросли давно. И у них, чай, тоже дети. И у тех детей – дети. И… -- Парфен посмотрел на иконы и стих.
- Вот тебе и смысл… -- резонно заметил Богдан: что тут, мол, непонятного?
- Так то ж – смысл? То – дети…
- Радують они тебя – вот и смысл, -- продолжил Богдан.
- То – радость… Да и горе, скажи не так… -- поморщился. – А то – смысл…
Богдан подергал ухо и положил подбородок на ту руку. Снял. Поморгал.
- Или еще вот думаю, -- снова начал Парфен, вздохнув, -- осень…
- Чего – осень? – Богдан вытянул губы трубочкой, досасывая табак, и прищуриваясь наполнил стопки. Тяпнули. Без закуски.
- Все время осень… И листья… И небо… – Парфен все силился чего-то сказать – и не мог. Но очень хотел, – и ты…
- А я-т чего?
- Чего у тя в голове? Мозга… – он уже не боялся быть смешным, просто говорил, как есть. – С извильнями… А откуда?
- Знамо дело, – уже вовсе весело брякнул Богдан. – Мамка народила. Откуда ж еще-то?.. – он перегнулся через стол и тихонько так, – Ты, дед, совсем с ума, что ль, тронулся?..
- Может, и тронулся… – Парфен задумался. Кое-как выгреб беломорину. Закурил. Богдан тоже. – Да только… – снова начал он, – думы-то, те – откуда?..
- Ну-у… эт я, брат, уже не знаю…
- То-то. Бог…
Дверь скрипнула. Они переглянулись и – на дверь.
- Ветер, – спустя время прохрипел Богдан. Откашлялся. – Ветер.
Задумались.
Парфен вдруг заплакал. Немного – одной слезинкой.
- Ты чего???
- Ты прости меня…
- За што ж?
- Так. Сам не знаю…
- Ну, ты, дед, точно совсем умом лишился…
- Может, и так… -- Парфен шмыгнул носом, отерся рукавом. – Наливай…

…

- А Васька-то тогда пристрелился случай! Санькин пацан-то! Башка – та аж по всей бане!.. Тож, што ль, Бог?..
- Так…
- За што Он его так? А?
- Не знаю, Богдан. Значит, смысл был.
- Так в чем же смысл-то? Такой?
- Не знаю, Богдан. Был… Бог… Бог…
- Бог… Бог… Вот заладил-то… А может, Его вовсе и нету.

На следующий день Парфен умер. Богдан три дня после похорон не пил: все плакал у церкви на коленях. Понимал.