Маленький человечек слушал Rammstein (http://www.liveinternet.ru/users/lione/post3292902/) и читал рассказ. Решил поместить рассказ в своем дневнике:

------------------------------------------------------------------------------

В те давние-то годы был я парень удалой, буйная головушка. Ростом невысок, зато крепенек. За споною ружье торчит, за поясом нож к ножу топырятся. Два ли, три ли - того не помню, а левольверт - вот тут, на боку. Слава про меня шла, что лихости мне не занимать, так что, когда собирался кто невесту умыхать, ни к кому другому - ко мне шли. В ту пору девок в жены брали без обхаживаний да увещеваний - времена были молодецкие.

Был у меня тогда сосед один, приглядел он себе в Настане девушку и как-то раз зазывает меня к себе.
- Сколько, - говорит, - возмешь, чтоб выкрасть ее и свадьбу мне с ней сыграть?
- По сотне, - говорю, - мне и двум сподручникам, сверх того две сотни на пропой - всего, выходит, полтыщи, и можешь свадьбу играть.

На том и сладились. А через несколько дней отправились мы в Настан. Ну, а когда в селе трое чужаков появились, ясное дело, сразу слух пошел. Упредили девку: так, мол, и так, умыкать тебя будут! Она из дому носу и не кажет. А братец ее ружье зарядил.
- Пущай, - говорит, - только сунутся, живо им башки продырявлю!
Ну, ладно, ждем день, ждем два - девки все не видать. На третий день - дружок у меня в Настане был, Шукри звали - прибегает ко мне Шукри этот и говорит:
- Пошли они в Блатниште поле пахать. Туда идите!
- А девка?
- И девка, - говорит, - само собой там.
Куда уж лучше! В чистом поле за нее и выступиться некому. Братец у нее, правда, крепкий орешек, но он один, а нас трое.

Захватили мы с собой винца, водки и зашагали к Блатниште. Где прямиком шли, где в обход и притаились под высоченными елями возле родничка. Сидим, ждем. Поле рядом, нам видать, как они там пашут - девка и брат ее.
- Давайте, - говорю, хлебнем водки, а в обед девка придет сюда волов поить, тут-то мы и сграбастаем.
Я, значит, так располагаю, да вышло не по-моему. Приметил нас пастух один, залез на сосну и давай оттуда орать что есть мочи:
- Э-э-эй, Шабан-ага! (Брата ее тоже, как и меня, Шабаном звали.) В овраге люди чужие хоронятся, сестру твою умыкнуть хотят! Чужие лю-у-ди-и!
Говорю я своим:
- Плохо наше дело! Пойдем в открытую!
Брат ее, как увидел нас, топор - в руки, сестру собой загородил и орет:
- Ворочайтесь назад, откуда пришли, не то худо будет!
И ну пулять в нас камнями, чтобы ближе не подходили.

Он пуляет, а мы знай себе идем, и я кричу на ходу:
- Эй, тезка, зря стараешься, все равно по-нашему выйдет. А насчет того, что худо будет, так еще посмотрим кому, нам или вам! Брось, - говорю, - топор и проваливай, а сестру твою мы не в плохое место отведем, в город, - говорю, - в Девлен отведем ее!
- Назад! - не унимается он. - Не то башки прошибу!
У сподручников моих поджилки трясутся, а мне нипочем, иду и иду. Одна рука - на рукояти ножа, другая - на левольверте.
- Ежели башки прошибать, сучий сын, так давай прошибать!
И - на него, а он - на меня, да с топором, и разрубил бы, как пить дать, не отскочи я в сторону, так что топор только по руке моей проехался, вот тут, пониже локтя. Рассек рукав и в мясо врезался. Враз ослабла у меня рука - на счастье, левая. Крепкий я в ту пору был, здоровущий, спуску обидчику не давал. Схватил я его здоровой рукой за шкирку, поволил на землю, коленом прижал, дотянулся до какой-то дубины, звезданул ему по башке и, как бритвой, кожу снял от макушки до лба. Потом размотал на нем пояс и прикрутили мы парня к сосне, крепко-накрепко прикрутили, чтоб не трепыхался. Рану тоже тем же поясом перевязали - навертели дай бог, что твоя чалма. И тут только спохватились: сестры-то его нету, ищи-свищи. Пота мы с ним возились, удрала девка и след простыл. Как быть? Говорю жениху:
- Где у тебя глаза были, сучий ты сын? Ослеп, что ли?
Ну ладно, сунулись мы туда-сюда и нашли ее за грабами - лежит, шалью прикрылась, затихла, молчит. Мы - к ней, а она - скок на ноги и давай отбываться! Нас трое, она одна, а заставила попыхтеть здорово! Но как ухватили мы ее за косы - тут уж она угомонилась. Повели назад, в поле, к брату, а тот взмолился:
- Отпустите, - говорит, - не губите душу мою, не оставляйте е этой сосны погибать!
Ну мы и отпустили. Жалость разобрала. А он как даст стрекача - быстрее ветра помчался! И про соху позабыл, и про сестру, и про все на свете. Сиганул в овраг да и был таков.
- Ну, все, - говорю я невесте, - все! Пойдешь теперь с нами, женой этому доброму молодцу будешь.
- Уж не этому ли сопляку? Тьфу! - Плюнула она в его сторону. - Нипочем, - говорит, не пойду за него!
Ну, мы опять схватили ее и поволокли в гору, а она упирается, не идет и все тут! Волосы у нее в косички тоненькие заплетены, так мы, посчитай, половину тех косичек выдрали, а она знай вырывается - и ни в какую! Тогда подхватили мы ее за руки, за ноги и так дотащили до Джиндовой топи.

Не впервой мне было невест умыкать, но такой, как эта, еще не доводилось: ядренная, норовистая, и все при ней - и кость, и мясо, а про то, что спереди, и говорить нечего - ходуном ходит, огнем пышет, так что глядеть - не наглядишься, тискать - не натыскаешься.

Из лесу поворотили мы на Грохотное. Опаска меня взяла, что братец ее кликнет в селе подмогу и припустить в погоню за нами. Поэтому пошли мы не на Девлен, а в обратную сторону. Несли мы невесту, несли, а потом притомились. Стали волочить ее за собой, так что шальвары у нее вскоре изодрались в клочья. Жених и говорит вдруг:
- Отпустим ее братцы, а? Ведь зверь лютый, а не баба!
- Да ты что, - говорю, - рехнулся? Чтоб она потом по всей округе раззвонила, что верх над нами взяла?
Волочим ее, значит, дальше, все вниз и вниз, до самой речки. А там надо было переправится на другой берег, чтобы потом через Хамамбунар повернуть на Девлен. Легко сказать - переправиться, а как? Вода в реке прибыла, мутная, да буйная, аж кипит! Мост через нее есть, да, как говорится, не про нашу честь - посередке села он. Хошь не хошь, а надо вброд идти. Сподручники мои оба назад повернули, побоялись в воду лезть. И невеста тоже упирается - своей волей в воду не идет. Велю я тогда жениху:
- Взваливай ее на спину!
Оно бы хорошо на спину, да девка-то высоченная, жених ее по плечо еле-еле, как он ее "взвалит"? Я говорю:
- Ты пригнись, на корточки сядь, а она на тебя верхом!
Он-то присел, да она - опять ни в какую! Попробовал я толкнуть ее, но одной рукой несподручно. Она уперлась ногами - и ни с места! Вытащил я тогда нож, приставил ей к груди:
- Сейчас, - говорю, - всю кровь враз из тебя выпущу!
Я, значит, надавливаю нож, она увертывается, а надавливаю, она увертывается, потом все ж таки легла жениху на спину, и он подтащил ее к самой воде. А уж там - делать нечего - обхватила она его за шею.
- Топай! - говорю ему. - И не оборачивайся, а я ее за ноги придерживать буду!
Ну, идет он, идет и вдруг - бултых в яму и исчез под водой. И невеста с ним. Одни лишь чулки ее у меня в руках остались! Эх, думаю, жаль девицу-красавицу! И тоже - плюх в воду! Я верткий, плавать умею, воды не боюсь, но та вода и не вода была, сплошняком каменюги да коряги. Одна коряга чуть мне брюхо не вспорола, другая по плечу двинула, третья по ребрам прошлась - и не знаю уж, то ли самому спасаться, то ли других спасать? Добро бы я еще при обеих руках был, а каково с одной-то рукой! Ну, делать нечего, с одной, так с одной. Ухватил я девку за ногу - зубами ухватил, не рукой, рукой-то вцепился в какой-то комель и по нему выполз на берег. Два часа к ряду мы слова вымолвить не могли, сидим синие, от холода зубами лязгаем. А уж на небе месяц светит. С братом ее мы сшибались в обед, покуда девку ловили - уж солнце село, а пока остальное все - и луна взошла.

Ну, посидели мы сколько-то, я и говорю:
- Поднимайтесь, дальше пошли!
А невеста опять за свое.
- Не пойду, - говорить, - дальше! Лучше в реке меня утопите!
Я сначала по хорошему:
- Будет тебе, Эмина, кочевряжиться! Вставай, пока по хорошему просят!
- Нет и нет! У меня, - говорит, - в Драме брат есть, разбоем занимается, ежели попрошу - золотом тебя осыплет, только отпусти, не хочу я за этого замуж идти! Отпусти!
Жених заробел, сидит и ждет. В глаза мне засматривает.
- Вставай! - цыкнул я на нее. - Змуж тебя выдавать будем. Вот тебе муж, не парень - орел!
- На кой он мне сдался, орел твой, отпусти ты меня! Умру, а шагу дальше не сделаю!
Выхватил я свой левольверт и упер ей в грудь.
- Восьмерых, - говорю, - я на тот свет отправил, ты, - говорю, - девятой будешь! Восемь душ - ты девятая, коль немедля не встанешь и вперед не пойдешь!
Струхнула девка, встала. Идем мы, идем - светать начало. Смотрю - перевели мы уже через Хамамбунар и по кривому гребню к Девлену спускаемся. Всю ночь шли: где по тропе, где напрямки, через кусты да заросли продирались, так что лоскутка целого на нас не осталось - точно гребнем прочесало, каким шерсть чешут. Ладно, нам-то плевать, хоть нагишом, без штанов идти, а вот девке, как ей-то в городе показаться? Говорю я жениху:
- Шагай в город, принеси ей одежи, не вести же ее в Девлен такой оборванкой!
А он отводит меня в сторону и шепчет:
- Пойти-то пойду, только ты пока оставь меня с нею один на один, маленько я ее приласкаю, может, она тогда поукротится...
- Ладно, - говорю.
Прошли мы немного, и принялся я пояс на себе разматывать.
- Идите, - говорю, - вперед, а малость поостану, нужду справлю.
Они дальше пошли, а я стою. Но из виду их не выпускаю. Гляжу, остановились посредь дороги, жених вроде что-то сказал ей и подножку поставил. Она растянулась, а он повалился на нее. Не поддалась девка: как поджмет ноги, да как вытянет, жених и полетел кубарем прочь, два ли, три ли раза кувырнулся - уж и не знаю. Эх, думаю, растяпа. Коль не по тебе дело - не берись!

Догнал я их, пошли мы дальше. Послал я жениха за одежей, а мы с Эминой сели аккурат над самым Девленом дожидаться, покуда он одежу эту принесет. Уставилась на меня Эмина и говорит:
- Зачем позволяешь слюнтяю этому меня обслюнявливать? Не надо мне такого мужа. Скорее руки на себя наложу, а в Девлен не пойду!
- Пойдешь, - говорю, - нельзя не пойти. Мне за тебя деньги плочениы!
- Коли в деньгах дело, - Эмина мне в ответ, - мой брат тебя с ног до головы золотыми засиплет, только отпусти ты меня!
- Уговор, - втолковываю ей, - дороже денег. Не миновать тебе в Девлен идти.
- С тобой, - говорит, - не только в Девлен, на край света пойду, а с ним - ни в жисть!
Ишь ты, куда дело-то повернуло! У меня, правда, дома своя баба была, да разве этой чета? Эта бела, как сметана, глаза точно нож с сердце вонзаются, а грудь, брат ты мой, ну - печь горячая: тесто кидай, хлеб пеки и ешь!
- Согласен? - спрашивает. - Вот она я!
И тогда - ох, сладок грех! - спрокинул я ее на одном краю поляны, а опамятовались мы аж на другом краю. Ни единой травинки непримятой не осталось! Пока что, думаю я, все любо-дорого, а дальше как быть? Взять ее за себя - ремесло свое опозорить. Не взять - ранить ее в самое сердце!

Она почуяла, что засомневался я.
- С тобой, значит, пойду? - спрашивает, а глазищами так и сверлит. В самое нутро мое вонзилась, проклятая баба! Дорого бы я дал в такую минуту, чтоб два сердца иметь - одно, значит, чтоб честь соблюсти, другое - для утехи, а оно, неладное, всего ведя одно! Хоть рассеки его, хоть пополам разорви - все равно одно и есть!
Ну, честь все ж таки перетянула, и сказал я ей:
- Не со мною пойдешь, а с ним. Ничего не поделаешь.
Как она тут завопит:
- Не пойду!
- Пойдешь! - говорю.
- Не бывать тому! - И кинулась прочь. Только что лежали мы, в глаза друг дружке глядели, а она прочь бежать. Я швырком на брюхо и хвать ее за пятку. Она ни встать мне не дела, ни приподняться - завертелась волчком, кружит, волокет меня по камням да по колючкам, поляну-то, как гумно, можно сказать, измолотила, несчастная! Но я мертвой хваткой держу ее за ногу, не выпускаю. Под конец умаялась она и упала. Я тоже себе бока поднемял, да что делать было?
Передохнули мы, посидели малость, я и спрашиваю:
- Ну, а теперь как - пойдешь, что ль?
- Делай, - говорит, - со мной, что хочешь.
Тут наконец и жених явился. Приодели мы ее и стали в город спускаться. До дому, как говорится, рукой подать - мост перейти и все. Закончили, значит, дело, как следует быть, полегчало у меня на сердце, повело песни петь...

Да-а... Самое, оказалось, время для песен...

Только это мы к мосту подошли, глядь - бросается нам наперерез кто-то, лица не разглядеть, и опет:
- Сто-ой, гад!
Увидал я дуло ружейное - ну, метрах в десяти от себя, сомое большое. Да еще голову перевязанную увидал, и тогда дошло до меня: ведь это брат ее, невестин-то... Знал он, что к Девлену ниоткуда больше не подойти, вот и поджидал нас у реки, под мостом. Жених как расчухал, в чем дело - а шел он позади меня, - нырнул в межу, под куст, а я остался один посередь дороги. Одна рука на перевязи, левольверт за пояс глубоко засунит, покуда выхватишь, тот сто раз меня из ружья своего прикончить успеет.
- Стой, ни с места! - орет мне невестин брат и, значит, навстречу идет - сестру отымать... А ружье свое на меня наставил. Но тут, брат ты мой, хошь верь - хошь не верь, сестрица его, которую мы целую ночь волоком тащили, все на ней в клочья изодрали, вдруг - прыг! - сбоку от меня была, а впереди отчутилась. По своей воле! Ухватил я ее за пояс здоровой рукой и кричу брату:
- Шаг один сделаешь - брошусь с твоей сестрой в реку!
А река под ногами так и кипит - страшное дело! Ну, он и застыл на месте, а я задом, да через мост - на ту сторону. Сестру его крепко держу, не отпускаю, а он только смотрит - ни вдогонку не бужит, ни стрелять не стреляет... Вот когда привелось увидать: человек что мумия, что свеча восковая, в лице - ни кровинки! Постоял он, будто окаменелый, потом ружье швырнул, лицом в ладони уткнулся и - заплакал! Никогда я до того не видал, как мужик плачет, а вот привелось... Хотел я вернуться, отдать ему сестру, а нельзя: одно дело хотеть, другое дело - мочь, а третье и четвертое - взять да сделать.

Так вот и доставили мы невесту в Девлев. И первым делом к мулле, чтоб окрутил их. Мулла спрашивает ее:
- Согласна ли ты стать женой этого человека?
. Не согласна! - кричит.
Тут мулла раскричался:
- До чего супротивная баба! Живого места на ней нет, а она - свое! Веди, - говорит, - Шебан, ее назад в лес, пускай посидит там одна, может, в разум войдет.
Испугалась тогда девка - и сдалась. Окрутили их...
- Ну, а потом, Шебан-ага, что потом с ними стало! - спросил я.
...Потом-то? Два месяца прожили они, самое большое... Как-то раз говорит она моей жене:
- Пойдем, соседка, со мной в поле. Поучи меня кукурузу сажать, потому не умею я сажать кукурузу-то.
Муж опустил ее (а до того дня никуда не пускал), и пошли они с женой моей, чтоб жена поучила ее кукурузу сажать. Пошли, значит, вместе, а воротилась жена одна. Молодайка-то не воротилась - через реку перебралась да назад в родное село ушла.

Вскорости прислала она мне весточку - приходи, мол, потолковать надо. Я, конечно, пошел, и вот что она мне сказала:
- Разведи меня со слюнтяем этим, а я за это дам тебе все, что попросишь.
- Что же дашь-то? - спрашиваю.
- Два золотых, материи на три пары обмоток и кожи на лаптей...
Вон сколько всего посулила.
- Коли так, - говорю ей, - не беспокойся. Считай, что дело сделано.
Воротился я в Девлен и сразу принялся за своего соседа:
- Брось ты ее, - говорю ему, - что ты не делай, по своей воле она к тебе не воротится. Хочешь, чтоб женой тебе была - надо сызнова умыкать ее, как в тот раз умыкали-
- Ни за что! - перепугался он. - Нипочем вдругорядь за такое дело не возмусь, лучше уж бобылем свой век буду доживать.
- Коли так, - говорю, - брось ты ее, мы тебе другую умыкнем, смирную, чтоб жить тебе да поживать и горя не знать!
- Сколько, - спашивает, - возмешь с меня в этот раз?
- Да по сотне, - говорю, - мне и сподручникам моим, две сотни на пропой, всего, выходит, полтыщи.
- По рукам! - говорит. - А той, бешеной, поди скажи, что не надо мне ее больше!
- Зачем я ей говорить буду? Сходим вместе в Настан, мулла разведет вас, и дело с концом!
Сходили мы в Настан, развели их, потом другую невесту ему присмотрели и умыкнули ее. Только на этот раз умыкание совсем другое было: чуть ухватили ее за косы, она сразу притихла...

А та, как посулилась, и два золотых отдала, и все прочее... Много я баб умыкал, но эта, брат ты мой, присушила мое сердце, потому - всем бабам баба, что ни возьми - все при нее! По сию пору вспоминаю о ней и жалею. Да ведь как давеча говорил я тебе: одно дело - хотеть, другое дело - мочь, а взять да сделать - это уж третье и четвертое.

LI 3.9.25