"Костер погас. Тучей налетели комары, заныли тоненько над ухом. С водохранилища потянуло сыростью. В заводях заквакали, словно прополаскивая горло, лягушки. Спустилась ночь. И было в этой ночи что-то резко отличавшее ее от вчерашней. Сперва мы еще не понимали, почему такой недоброй, чужой и нелюдимой показалась нам эта ночь. Может быть, лишь потому, что мы были отрезаны на маленьком островке и чувствовали себя заброшенными всеми? Нет. Дело было не только в этом. Сама ночь выглядела сегодня не так, как накануне.

И первый это понял Игорь.


— Гляди, Сима, — сказал он испуганно, — на канале обстановка не зажжена. Нигде огней нет.

Мы всмотрелись в темноту ночи. Нигде не было видно ни огонька. И там, на юго-востоке, где вчера трепетало перламутровое зарево над Москвой, небо сегодня казалось глухим, черным. И звезды, растворенные вчера в отсветах города, сегодня высыпали все, крупные и выпуклые.

Долго вглядывались мы с берега нашего островка в эту загадочную тьму. Ни искорки, ни огонька… Слепая ночь навалилась на всю округу. И тишина была какая-то необычная. Не слышалось ни заводских, ни пароходных гудков. Тихо было на ближнем шлюзе. Великое безмолвие окружало нас. И только тысячи необыкновенно ярких звезд дрожали над нами в молчаливом небе, через которое в этот день с утра не прошел ни один самолет. Все молчало вокруг. Не было ветра, воздух застыл в тяжелой, гнетущей неподвижности. Безжизненно оцепенели деревья. Казалось, что сегодня замерло все, что вчера двигалось, онемело все звучавшее в жизни, погасло все, что светило в ней.

И мы сидели подавленные этим стопудовым, легшим на нас черным молчанием. Странные мысли заползали в голову. В мире что-то случилось. Почему он так тих и темен, этот вчера еще такой шумный, искристый, светлоокий мир?

Может быть, произошла какая-нибудь космическая катастрофа, о которой мы читали в фантастических романах, и вся Земля вымерла? И только мы, семеро, остались в этом опустошенном мире?

Шестеро пионеров и я, их вожатая…

Тут Игорь словно подслушал мои мысли.

— Сима, — заговорил он шепотом, — смотри, как темно везде… Честное слово, Сима, что-то случилось…

Необузданная фантазия его тотчас же вырвалась на волю, забушевала. Я увидела в слабом свете звезд, как засверкали его глаза.

— Сима, может быть, мы одни остались на свете?

...

В эту минуту мне послышался какой-то странный звук на водохранилище. Я прислушалась. Да! Где-то стучал мотор. Очевидно, по водохранилищу шел катер. Как я обрадовалась этому звуку! Значит, где-то в мире еще есть живая душа.

— Ребята! Скорей! Быстро! Зажигай костер, давай устроим из веток факелы!

Мы быстро навалили сухой валежник, поднесли спичку — костер сразу занялся. Взметнулось высокое пламя, а мы, взяв ветви, зажгли их концы и стали махать этими самодельными факелами.

Звук мотора приближался.

— Сюда, сюда! — кричали ребята, размахивая огнем. — Снимите нас отсюда, мы тут застряли!

Трескучая скороговорка мотора слышалась уже совсем рядом, но через огнистый ореол вокруг факелов трудно было разглядеть приближавшийся катер. Оттуда, из темноты, слышался чей-то очень знакомый голос:

— Кончай огни жечь! Обалдели вы, что ли?! Гаси костер!

— Кто это, кто это? — заговорили ребята.

Из темноты показался освещенный нашими факелами катер. Красным светом загорелись поручни, наши огни отразились в стеклах. Блеснули буквы: «Фламмарион»…

— Говорено, кажется, вам по-русски: тушить огонь! — закричал кто-то с катера, и теперь я узнала голос: это кричал Костя Чиликин, который когда-то ходил мотористом на яхте «Фламмарион» у Расщепея.

— Котька, это ты? — закричала я. — Котька?..

Кто-то прыгнул в темноте с катера прямо в воду; расплюхивая ее, кинулся к берегу, оттолкнул меня, вырвал у ребят зажженные ветви, бросил их на берег и стал ожесточенно затаптывать.

— Для вас что, правил нет, что ли? Сказана было — не балуй с огнем! Кажется, надо понятие иметь! — сердито окал Чиликин.

...

— Собирай ваши причиндалы, мотай удочки да погружайся, — всех перебивая, пробасил суровый Котька Чиликин. — Мне с вами тут долго прохлаждаться времени нет. Ну, живо! А за огонь вам еще попадет! Раз было объявлено, так надо исполнять! Поживей, поживей! — торопил нас Чиликин. — Мне у нас в батальоне катер всего на два часа дали.

— В каком батальоне? — опешила я.

Он поправил пояс, и я увидела на нем кобуру.

— В охране, вот в каком!..

— А ты разве… — начала было я.

Но Ромка вдруг перебил меня:

— Котька, стой! Пойми! Они же, халдеи, ничего не знают… Вы радио-то слушали? Нет?.. Ну, ребята… — вдруг совсем другим голосом заговорил Ромка. Я никогда еще не слышала, чтобы Ромка говорил так. — Ну так вот, Сима, ребята, знайте… — он перевел дыхание, — сегодня…

И Ромка Каштан, веселый, неугомонный Ромка, от которого мы всегда слышали только смешные шутки, насмешки, дразнилки, серьезным и тихим голосом сказал нам то, что знал уже сегодня в полдень весь мир — весь мир, кроме нас семерых.

Вот почему такая строгая тишина сковала все вокруг нас, вот почему не было света над Москвой и весь мир погасил свои огни.

По-разному узнавали об этом люди. А нам выпало на долю узнать вот так… И сразу вчерашний день ушел куда-то очень далеко, словно давным-давно был он и какая-то грозная черта отделила его от нас навсегда.

Стряслось то, о чем не раз говорили, предостерегая нас, книги, газеты, песни — «Если завтра война, если завтра в поход…». А вот уже не завтра… Сегодня! Это случилось, а мы были далеко от своих, мы ничего не знали, занимались пустяками, огорчались, что пропали «загадалки», устраивали суд из-за рыбы…

— Да, Сима, вот как, — проговорил Ромка. Таким серьезным я видела его только один раз — когда он подошел ко мне после похорон Расщепея.

А ребята стояли затихшие, и лица у них, слабо освещенные уже начинавшейся зарей, показались мне осунувшимися.

— А мы уже ответили ударом на удар? — спросил Игорь.

— Наверно. Что же ты думаешь, ждать будем? — негромко ответил Рома Каштан.

— Узнают, как на нас лезть! — проговорил Дёма.

— Я их, этих фашистов, всегда терпеть не могла! — с сердцем сказала Галя.

...

Ромка шепотом сказал мне:

— Киев бомбили… Минск… А я потом слышал радио по-немецки. Фанфарят на весь мир, барабанят и гавкают на весь свет из своей рейхсштабквартиры, собаки, что наши отступают.

— Врут, конечно. Да, Ромка?

— Да нет, как тебе сказать… — замялся Рома..."

Лев Кассиль, "Великое противостояние"

[показать]