С полной сеткой деликатесов штурмую дачную электричку. В плотной, спрессованной толпе отъезжающих быстро перестаешь ощущать собственную физиологическую идентичность. За какое-то мгновение три десятка сапиенсов превращаются в бурлящую биомассу, втискивающую себя в узкую вагонную горловину. В раскаленном чреве кита биомасса, стремительно расширяясь, распадается на молекулы и ты, с нарастающей брезгливостью, возвращаешь себе собственную анатомию.
Поезд хрюкнул, дернулся и, мимо поползла размытая привокзальная хроника: бомжи, разграбленные вагоны, придорожный хлам. Зажмурился и пытаюсь думать "о хорошем". Мысль мечется ошпаренной кошкой, прыгает по кучам мусора в поисках Баунти...
Напротив рано созревший абитуриент жадно лапает анемичную блондинку в мини. За сиськи, за жопу и снова за сиськи. Та вращает глазами и глупо хихикает - «таковы теперь прелюдии у них к любовным играм".
Зачем-то начинаю думать о Маринке. Представляю ее с голыми коленками в кресле, шевелящую маленькими розовыми пальчиками. Каша рассказал, что жизнь фрау Швайнмахер нерафинадна, и она подумывает о возвращении. Я не чувствую ни радости, ни огорчения по этому поводу. На ум приходит банальное про зайти в одну воду дважды. Я вообще не люблю воды, не очень хорошо плаваю и всячески предпочитаю ей твердость суши.
Жизнь, кстати, совсем не кажется чем-то мне гомогенным. Составленная из историй плохо стыкующихся и часто вовсе противоречивых, она похожа на детский калейдоскоп, меняющий картинку, стоит его хорошенько потрясти.