Мигнув задними фонарями, шаха затерялась в вечернем автопотоке. Я стоял посреди тротуара, оглушенный синкопой неона в хаосе прочих звуков, безостановочно качая легкими фирменное Московское зловоние - смесь выхлопных газов, жареного мяса, парфьюма, гниющей плоти и упругой похоти. Несмотря на поздний час на улицах было многолюдно. В мертвенном свете витрин ритмично двигались разнообразные артефакты человеческой расы. За стеклом, в пароксизме потребительского блаженства застыли их фиберглассовые двойники. «Заметьте нас, оживите теплом своих душ,- взывали они, едва проталкивая звуки сквозь нарисованные рты, но звуки эти безнадежно тонули в шелесте подошв и покрышек. По щеке синеглазой блондинки в джинсовом прокатилась крупная глицериновая слеза, я протянул ей Хольстена, но бутылка со звоном отскочила от витринного стекла.
«Ты че-то попутал, братан, это фанерная баба, она пива не пьет и ебать не дает! - скаля кривые зубы, из пустоты выныривает поджарый жульбан лет 20. «С настоящей не желаешь досуг провести?». «Не жолаю!!» - с угрозой давлю из себя округлые какашки слов и, сминая торговца пиздой, стремлюсь вниз по улице, туда, где из полуоткрытой двери шалмана уверенно обещают, что любовь наконец спасет мир!