Два основополагающих начала схлестнулись в мятежной натуре Ахиллеса – матриархальная воля к жизни и патриархальное упрямство. Не пламя и воды Стикса в конце концов сгубили Ахиллеса, но те понятия и навыки, которые он получил у Хирона с благословения отца своего Пелея. Воспитанный для войны, славы и смерти, то есть «идеальным мужчиной», Ахиллес фактически повторил историю надменного Икара и канул в Вечность прежде, чем хотела того его мать Фетида.
Поле, которое в притворном безумии засеял солью Одиссей, - идеальная аллегория войны как деятельности, напрямую связанной со смертью. Кровожадный бог Арес любил наслаждаться экстазом ненависти воинов к врагу; это был бог истребления и преждевременной, но славной смерти. Лязг оружия и последние содрогания павших пьянили Ареса, тогда как чествование победителей и раздел трофеев казались ему занятием скучным и больше стяжательским, нежели по-настоящему «мужским».
Мужчина ВЫНУЖДЕН истреблять себе подобных, чтобы расчистить пространство для собственного потомства – такова суть уловки Паламеда. Мужчина ВЫНУЖДЕН призывать смерть на себя, чтобы дать возможность женщине родить детей и позаботиться о них – таков смысл легенды о разоблачении Ахиллеса. Таким образом, мужчины – наиболее сильная и наиболее смертная половина человечества, а посему их отношение к Вечности должно быть заранее воспитанным и достойным.

О, вечность, вечность! Что найдем мы там
За неземной границей мира? Смутный,
Безбрежный океан, где нет векам
Названья и числа; где бесприютны
Блуждают звезды вслед другим звездам.
Заброшен в их немые хороводы,
Что станет делать гордый царь природы,
Который, верно, создан всех умней,
Чтоб пожирать растенья и зверей,
Хоть между тем (пожалуй, клясться стану)
Ужасно сам похож на обезьяну.

(Лермонтов, «Сашка»)

Увы, Вечность не дожидается мужчину, но настигает его, обрывая жизнь и производя над нею Суд посмертной славы. Царь Трои Приам обеспокоен, как будет выглядеть после смерти в случае, если город захватят враги. Молодой воин на поле боя прекрасен и обнаженным, - рассуждает Приам, - однако срам убиенного старика, доступный случайному взору, - постыден и отвратителен. Для некоторых мужчин их «легендарное послесловие» настолько важно, что они не гнушаются самоубийством после того как достигли зенита своей славы и снискали предельное восхищение соплеменников. Другие налагают на себя руки, когда проигрывают собственным претензиям на исключительность и героизм, одним словом, Аид для мужчины – это еще и способ произвести впечатление и спрятаться. Кентавр Хирон, воспитавший Ахиллеса, покидает мир не с патриархальным экстремизмом, но с матриархальной мудростью. Наделенный от рождения бессмертием, Хирон просто ощутил, что время ему «уйти», ибо он «устал от жизни» и обратился к Зевсу с соответствующей просьбой. Хирон – заботливый друг и помощник множества греческих героев. Его мифологический облик напрочь лишен какой-либо помпезности, напротив, Хирон – пестователь, нянька и учитель, он владеет искусством врачевания, неизменно руководствуется совестью, а о славе даже не задумывается. Через девять дней после смерти Хирона Зевс поместил его добрую душу на небо, и сейчас он известен как зодиакальный Стрелец.
Перевоплощение Ахиллеса в Пирру может быть ассоциировано с дионисийским культом, а также таинством воинской инициации. Младенец Дионис, плод тайной любви Зевса и Семелы, дочери фиванского царя Кадма, жестоко преследовался Герой, привыкшей уважать супружескую честь. Гера подослала сторуких титанов, которые похитили маленького Диониса из колыбели и разорвали его на части, но Рея, приходившаяся Дионису бабушкой, вновь собрала мальчика буквально по кускам, оживила его и передала на попечение царю Охромена Афаманту и его жене Ино. Зевс повелел, чтобы для большей надежности ребенка растили на женской половине дворца и воспитывали как девочку. Когда Гера обнаружила обман, Диониса поручили заботам нимф горы Ниса, где он и изобрел вино. На облик Диониса воспитание наложило неизгладимый отпечаток женственности, так что когда он вырос и стал грозным богом, женщины видели в нем прекрасного стройного юношу, а мужчины – страстную гетеру. Дионисийские мистерии совершались ночью при свете факелов и сопровождались смешанным шумом различных музыкальных инструментов и диких восклицаний. Культ этот носил имя «оргия», то есть «действие». Для участия в нем облекались в особый наряд – развевающиеся легкие одежды из лисьих шкур - и предавались священному неистовству. Смысл такого обряда сводился, главным образом, к экстазу, то есть, в понимании древних, - к выхождению души из тела для ее непосредственного общения с богом. В экстазе человек как бы преодолевает собственную ограниченность, для него нет времени и пространства, и он созерцает грядущее как настоящее. Древние орфики верили, что от рождения в человеке заключена частица бога, которую смерть освобождает от насильственного сочетания с телом. Душа должна совершить на земле «цикл рождений», постепенно очищаясь и совершенствуясь.
Обряд воинской инициации уходит своими корнями в матриархальный символизм «рождения заново». Юношей приобщали к миру взрослых мужчин, лишая их материнской опеки и поселяя в особом изолированном лагере, где они обучались азам военного искусства. В заключительный день инициации их наряжали как девочек, а затем под звуки боевых труб и громкие кличи женская одежда срывалась с них, заменяясь мужской туникой. Символический смысл темы «новых одежд» наиболее удачно разъяснен в «Бхагаватгите»: «Так же точно, как человек, оставивший старые одежды, облекается в новые, так же точно, покинувши старое тело, в новое облекается душа».
Патриархату с его «воинской мифологией» требовался некий «негативный фон», в качестве которого выступала «мифология богини»; вместо прежних приоритетов выдвигались новые, такие, например, как «храбрость», «удальство», «крепкая дружба»; радикальному переосмыслению был подвергнут и феномен смерти.
«Мифология богини» не рассматривала смерть как обособленное явление: понятия «жизнь – смерть – возвращение к жизни» представляли собой единый логический ряд, элементы которого по отдельности были ЛИШЕНЫ СМЫСЛА. Напротив, для профессионального воина феномен смерти становится принципиален сам по себе, вне всякого контекста и всяких связей. «Смерть врага» отныне превращается в цель, причем возвращение из «инобытия», с мужской точки зрения, недопустимо, поскольку лишает смысла идею «возмездия». «Подземный бог», крепко запирающий ворота, грозный сторож Аида Кербер и угрюмый лодочник Харон, всегда перевозящий души через Стикс ЛИШЬ В ОДНУ СТОРОНУ – хранители патриархального порядка вещей в загробном мире. «Необратимость» путешествия души сквозь ее собственное бытие и время, а также идея «абсолютной смерти» сводят матриархальную «бинарность» природы к патриархальной «унарности». Смертен всякий, кто В ПРИНЦИПЕ может быть убит, бессмертен УЖЕ УМЕРШИЙ, ибо его убить нельзя.
Полет стрелы - идеальное олицетворение заданной необратимости. Сама конструкция стрелы исключает ее возможность вернуться назад.
Циклоп Полифем одноглаз по той же причине, по которой из его пещеры нет выхода. Обнаружив в своем логове Одиссея и его спутников, Полифем перекрывает вход камнем, ибо для Полифема нет понятия «гость» - есть понятие «добыча». Единственный глаз Полифема соответствует принципу «тупиковости». С другой стороны, глаз всегда был солярным, то есть солнечным символом. Глаз Полифема – это и око Гелиоса, это «унарное» видение мира, подвластного «абсолютной предельности». Любопытная антитеза циклопу – чудовище Харибда, которое заглатывает морскую воду вместе с кораблями, а затем извергает ее обратно. Харибда «бинарна», это «утроба возвращающая», замаскированный матриархальный символ Великой Богини. Между тем, о циклопе сказано: «Сожрет – и всё!», - так что Одиссею приходится в буквальном смысле «перестать быть собой», как бы отказаться и от своей «легенды», и от личности, и даже от тела. «Меня зовут Никто!», - объявляет он Полифему, а затем поит его вином (забвение) и, сонного, ослепляет. Бог смерти, эманацией которого в данном случае является Полифем, обладает только одним знаком – «волей к отрицанию» всего живого, что попадает к нему в руки. «Отрицая самого себя», Одиссею удается отсрочить казнь, но для того, чтобы ПОКИНУТЬ ПЕЩЕРУ (то есть вернуться из «небытия» в «бытие»), ему необходимо новое воплощение, и Одиссей притворяется… одним из баранов Полифема, зависнув под брюхом животного и крепко обхватив его руками и ногами. История с Полифемом показательна в том смысле, что для Одиссея его царский титул оказался ПРОТИВОПОСТАВЛЕННЫМ выживанию. Аид является ловушкой для тех, кто страшится утратить в нем свой прижизненный социальный статус. Аид может быть карой либо, наоборот, вечным воздаянием за «положительную легенду», но он в любом случае БЕЗЫСХОДЕН, как, впрочем, и любой мужчина в силу своей неспособности рожать детей, а также смертельных игр в первенство – охоты и войны.
В чем же заключается ущербность мужчины перед лицом природы и женщины? В ставках, которые он делает, импровизируя между Гелиосом (солнцем) и Аидом (мраком), жизнью и смертью. Погоня за иллюзией могущества имеет для мужчины смысл лишь на фоне страха смерти, которую он всячески пытается «переиграть». Игра как форма взаимосвязи с миром вообще характерна для мужчин. Они склонны изобретать и нарушать правила тех или иных игр, отгораживаясь от природы доводами рассудка и понятием исторического блага. Мужчинам нравится балансировать на грани дозволенного, украшая себя подвигами и шрамами, которыми еще при жизни метит их Аид.
С наступлением зимних холодов бои у стен Трои происходили значительно реже, чем летом, и греческая армия развлекалась игрой в кости, изобретенной мудрым Паламедом. Мужчины постоянно изыскивают способы доказывать свое превосходство – всё равно кому и на каком поприще. Истина же заключается в том, что всякая человеческая драма, военная ли, любовная ли, неизбежно разыгрывается на одной и той же сцене – сцене Природы.