[428x420]
Когда я был маленький, родители разрисовывали стены моей детской, используя слайды и диапроектор. Комнату затемняли, проектируемое изображение очерчивали карандашом, а потом раскрашивали при обычном освещении. Помню, на одной стене красовался медведь с лукошком, на другой – лиса в ярких плиссированных юбках, а третью заняли волк и Колобок, причем последний храбро балансировал на кончике волчьего носа. Четвертая стена была затянута плюшевым ковром с разгуливающими по лесу оленями. Мама рассказывала мне, что медведь – сильный и здоровый, лисичка - умная, а колобок - смелый и находчивый, потому что не боится волка. Про оленей, обитающих в таинственном пространстве ковра, мне никто ничего не говорил, но я любил их больше остальных зверей за спокойствие и невозмутимость, с какими они бродили по своему сказочному лесу. Мне нравилась царственная осанка самого крупного из них, обладателя огромных ветвистых рогов и миндалевидных, немного печальных глаз. Мне часто хотелось оказаться рядом с этим оленем на его территории, но так, чтобы не смутить и не спугнуть его. А мне твердили, что нужно быть сильным, как медведь (папа упорно пытался приучить хоть к какому-нибудь спорту), рассудительным, как лисичка, и неунывающим, как Колобок. Мне же, на подсознательном уровне, никогда не хотелось проявлять себя в каком-либо специфическом качестве, ибо я обожал наблюдать и слушать, без намека на подражание либо завоевание себе места под солнцем. Я рано обратил внимание на то, какое колоссальное значение люди придают словам и поступкам друг друга. Люди никогда не сосредотачивались на явлениях, частью которых не являлись. Например, их абсолютно не интересовало, какое сегодня настроение у нашей кошки или сколько яблок упало за вчерашний день в травяные заросли сада. Их не интересовало, на что похоже проплывающее над домом облако или что игрушке, свалившейся на пол, возможно, больно. Вот поэтому-то, когда я был маленький, я мало с кем разговаривал, кроме себя самого. Точнее, я разговаривал постоянно - с картинками в книжках, с чайным сервизом или с футбольным мячом, использовать который по назначению крайне не любил. В нашем доме всегда звучало много фортепианной музыки, потому что моя мама - концертмейстер. Я, безусловно, вслушивался в эту музыку, но всегда отдавал себе отчет в том, что она выражает некое законченное и ЧУЖОЕ, а не МОЁ переживание и, следовательно, является чем-то внешним по отношению ко мне. Музыка иррациональна, ее невозможно объяснить логически, но и придать ей произвольный смысл также нельзя, потому что она обладает своим индивидуальным характером. Мне же нравилось всё одушевлять на собственный манер, и только в школе я узнал, что это явление именуется мифологией.