Он был подкачан, но его удивительно белая кожа и плавные, грациозные движения придавали его облику нечто лебединое. Познакомились мы с ним банально – у газетного киоска, он любезно согласился разменять мне стошекелевую купюру, поскольку парень в киоске настаивал на мелких деньгах. Его любезность совершенно не подразумевала какое-либо дальнейшее сближение, о чем я, помнится, отчаянно пожалел. Не верьте басням о гейской раскрепощенности и умении воспользоваться моментом. Когда кто-то незнакомый мне по-настоящему нравится, я испытываю отвратительное смятение, вплоть до желания куда-нибудь сбежать. Разумеется, оставшись в безопасном одиночестве, я буду думать о человеке, который выбил меня из колеи, вздыхать и обещать себе, что столь опрометчивое поведение позволил себе в последний раз. Трудно подсчитать, сколько случилось в моей жизни этих самых «последних разов» и, ей-Богу, некоторые из них заслуживают не только скромных памятных венков, но и великолепных мраморных надгробий с плачущими ангелами и барельефом, на котором я изображен в нежном поцелуе с каким-нибудь прекрасным эфебом. Древние греки верили, что судьба сильнее человеческой воли и распоряжается обстоятельствами нашей жизни без оглядки на справедливость, добро или зло. Случилось то, что случилось: вместе со своей газетой я прихватил и ту, за которую заплатил он, после чего попытался гордо покинуть авансцену. «Если хочешь, - сказал он мне с улыбкой, - я одолжу тебе почитать этот выпуск». Я посмотрел на него, набрал в легкие воздуха и сказал: «Мне не нужна эта газета, но мне нужен предлог, чтобы увидеться с тобой еще раз».
* * *
Как выяснилось впоследствии, всю его грудь покрывала чудесная россыпь разнокалиберных родинок. Они выглядели очень живописно – темно-коричневые точки на гладкой и белоснежной поверхности его груди, которая словно салютовала моему завороженному взгляду. Я обращался к нему по имени – Ромка, но мысленно называл «Звёздное небо». Когда мы, оставшись без одежды, впервые коснулись друг друга, он тихо сказал: «Твои руки – как виагра».
* * *
Мы встречались несколько месяцев, а потом постепенно начали терять друг друга из виду. Сегодня, оглядываясь назад, я нахожу это грустным, но на тот момент всё казалось вполне естественным и практически неизбежным. Я даже не знаю, где он теперь, слышал только, что подался за океан и там женился. Разумеется, мне не должно быть до этого дела, но, кажется, иногда я ревную родинки на его груди к его таинственной благоверной. Неужели она целует их так же нежно, как некогда целовал я? Неужели смотрит на них с таким же восторгом, пытаясь отгадать удивительные узоры, неначертанные между этими великолепными отметинками? «Нет, - говорю я себе, - не может быть, чтобы она видела Ромку моими глазами, была привязана к нему моими эмоциями и любила его так, как любил я. Это было бы слишком больно и несправедливо, это лишило бы меня всякого смысла, и вероятно, в каком-то доселе не открытом наукой измерении мы навсегда останемся с ним вдвоем, счастливые и сосредоточенные друг на друге».
Когда мне доводится наблюдать небо, я наслаждаюсь его непониманием. Оно удалено и недоступно, простерто надо всем и в то же время не касается нашего мира, который затерялся в его бескрайних просторах. Древние египтяне часто изображали небо в виде коровы с телом, покрытым звездами, а иногда – в образе богини Нут, которая, изогнувшись дугой, концами пальцев рук и ног опирается о земную твердь. К небу воспаряют души умерших, молитвы, мысли и мечты. Силы земного притяжения не властны перед лицом неба, но чем пристальней я вглядываюсь в мерцающую звездную даль, тем отчетливей она напоминает мне божественную модель ромкиной груди.