В следующей жизни я отдался бы математике. Целиком и полностью, со всеми потрохами, ибо математика для математика - как Иисус Христос для невесты Христовой.

Ещё в юности я познал бы жар и пыл ночей над кипами исчёрканой бумаги. Я знал бы красоту линий - которые суть числа, слагающихся в фигуры - которые суть формулы. Я знал бы внезапную отторопь озарения; слабость, приходящую за озарением; ровное тепло, приходящее за слабостью. Числа, линии и абстрактные понятия сплетались бы в плотную вязь: это и была бы ткань моего мира. Я был бы страстен и неистов. Я шёл бы по улице и в причудливом истекании города в город за спиною видел бы знак и образ истекания многомерных монстров моей науки; я садился б на корточки, доставал б из кармана салфетку и фотографировал мелким почерком формулу истекания и ключ превращений. Изнутри меня теоремы, леммы и определения гремели бы фугами и кантатами. Моя жизнь была бы полна.

До поры до времени.

Однажды на заброшенной улицы маленького подмосковного городка я оступился и упал в открытый люк. Изнутри он был бетонным - наверное, бывший бункер. На полу валялось несколько разломанных деревянных ящиков. Смутно пахло тухлятиной - но, кажется, сверху, из белёсого квадратного проёма к подмосковному городку и прочим знакам свободы. На рычание электричек бункер отзывался тихим утробным воем. Было холодно.

Я, конечно, кричал бы. Потом, когда кричать надоело, я бы сел и прикинул распространение звуковых волн в коробке с квадратным отверстием на высоте в три метра - и орать перестал. У меня не было еды и воды, но была ручка и стопка измятой бумаги. Спать было страшно, и я не спал.

К вечеру пошёл дождь. Первым делом я спрятал свои исписанные листки - там что-то начинало проклёвываться, потом соорудил из досок нечто вроде лоханки, потом набрал воды в пригорошню и напился. Теперь я был обеспечен водой. Я спрятался от дождя в дальний угол бункера и вернулся к своим бумагам. Ночью от соседнего фонаря нисходил прямоугольник тусклого жёлтого света.

За двое бессонных суток я сделал бы больше, чем смел надеяться сделать за всю свою жизнь, или даже за семь своих жизней. Я в благоговении смотрел на измятый исчерканный лист: записанный на нём способ сказать давно сказанные вещи был столь прекрасен, столь прост и безупречен, что я не посмел бы вымолвить гордое: "Я нашёл". Почему-то я заплакал. Потом схватил ручку и переписал по новому половину того, что знал - получилось лучше, ярче и проще. Теперь можно было идти дальше; у меня оставалось немного воды и три листочка бумаги; вытащившие меня водопроводчики долго ругались, а потом смеялись надо мной; и ещё много лет рассказывали как спасённый ими человек плакал и отбивался, каждый раз забывая упомянуть, что сами в пятницу оставили люк открытым.

С тех пор я не выносил холода и недолюбливал города.
Я опубликовал бы статью и стал бы знаменитым с этой одной статьи.
Эммигрировал во Флориду.
Там выращивал апельсины.