Часто во мне просыпается лютая нелюбовь ко всему роду человеческому.Особенно,когда погружаю свое тело в тесные катакомбы московского метро. Особенно,когда в ушах Megalomania, а я опаздываю на долбанную историю, бегу по пыльной истертой платформе, сбиваю флегматичных бабушек,цепляюсь за встречных полосатым шарфом.Какие ненавистные,серые,тупые лица, какое поразительное безразличие друг к другу, какое ядовитое созвучие несовместимых биополей, какая дьявольски неприятная энергетика!…И в этом котле из человеческих туш приходится нам вариться,а зачастую киснуть и тухнуть,ежедневно. Проходить мимо их безучастных фигур, тереться о них, забирая часть их черной энергетики и отдавая свою,драгоценную и трудновосполнимую.

Стою,прислонившись спиной к протертой грязной колонне.В руках – альбом и карандаш, рисую что-то туманное,вытащенное с утра из сонной головы. Станция пресадки,центр зала – один из бесчистленных лимфатических узлов столичного метрополитена.Проходят какие-то спешащие по Очень Важным Делам мужчины в маленьких не по размеру истертых кожанных куртках,кепочках и с жутко неудобными чемоданами из кожзаменителя в руках, вдавливая меня все глубже и глубже в мраморную коллонаду.Мамы с короткими детишками снуют мимо, и малышам приходится своими ножками, топчащими мои широкие клеша,семенить в четыре раза быстрее своих мамаш,дабы поспеть за ними куда-то,куда им совсем не хочется,где совсем нету игрушек и где им,конечно, уж точно не купят мороженое. В метро нужно ходть на ходулях,чтобы возвышаться над этим дышащим критической концетрацией углекислого газа многоярусным лесом.Но лучше вообще не ходить. Лучше пользоваться наземным транспортом.Трамваями,например.Созерцать красоты родного города.Дышать воздухом.

Временами я отрываю глаза от рисунка,дабы дать им отдохнуть и подчерпнуть в толпе вдохновение. Толпа – отвратительна в своем дымном бездушии,но она вдохновляет. Из разных оттенков серого неожиданно складывается богатейшая палитра.
Нее знаю,наверное,поэтому я рисую карандашом. Наверное,поэтому больше цветны люблю черно-белые фотографии. В игре светотени,в градациях Абсолютного Цвета и Абсолютного Ничто больше правды,нежели в радуге.
Поэтому сейчас я рисую только карандашом. Люди,здания,предметы,числа. Животных я не рисую. В животных нет ни одной,только мне известной,тайны,которую мне бы хотелось раскрыть на бумаге. Животные искренни и открыты, несмотря на их толстые шерстные и толстокожие покровы. А может быть,я просто не умею рисовать животных…
А люди..Люди – это инструменты в чехлах. Чехлы – нет,это не одежда, это ими сами создаваемые, прочнейшие, со множеством молний,зстежек и потайных кармашков,сотканные из фраз,взглядов,поступков футляры.И я люблю снимать их,эти футляры. Я люблю раздевать людей на белоснежной шероховатой поверзности листа, будто раздееваю их на безупречно белом мснегу,оставляя мерзнуть голышом и говорить от холода правду. Какими беззащитными они тогда выглядят, как забавно в прямоугольном бумажном окне отображены их страхи,как на ладони, как причудливо меняется их внешнее «Я» - даже если вы этого человека никогда раньше не видели,даже если его никогда не видела я – вы все таки будете сознавать,смотря на лист, что где-то там,за его пределами,он живет совершенно другой,фальшивой жизнью, завернувшись в свой жаропрочный, огнеупорный,водонепроницаемый,но такой уязвимый для руки художника с графитной палочкой в ней футляр.

И как мне нравится, что раздеваю я их на их же глазах, а они не замечают – да и не стараются заметить этого, мчась по своим неверным,неисправимым траекториям, сталкиваясь подобно молекулам в газе – беспорядочно и бессмысленно. И никогда не узнают они о своем непроизвольном стриптизе. Потому что я не хочу. Пускай носят свои футляры,пускай не замечают под собой ступеней, пусть топчат затесавшихся среди них,пусть набиваются,как селедки в сеть,в змейки поездов, пускай плюют надменными взглядами в шапки музыкантов в переходах. Я лишь,мастер черно-белой графитной фотографии, замечу это все, но не скажу им,что сейчас вылетит птичка, однако магния будет много,чтобы все получилось качественно, я сохраню все это для того,чтобы этого никто никогда не увидел, чтобы они не стали свидетелями своего позора. Я не стану выставлять на всеобщее обозрение принадлежащий мне ценный компромат.
И знаете,почему? Потому что толпа,о,моя муза,не выдержит этого. Рассыпется на миллионы серых безликих кусков бетона, как Берлинская стена,на камешки для сувениров, бесполезные и еще более безобразные ,чем они были в монолите. Толпа – уродлива,потому что она суть монолитная стена из уродов-кирпичиков, но эти кирпичики меня не вдохновляют.
Теки,теки, Толпа, по мраморным червякам станций, по черным проводам туннелей, проносись по теплым пыльным гранитным плдитам, вдавливая Безымянную Художницу в колоннаду, стирай свои слезы с Берлинской стены человечества – ибо для этого ты возникла,и за это умрешь – если когда-нибудь умрешь…не моргнув глазом и не дрогнув сердцем – поскольку слепа и бессердечна.
Толпа,совершенный термитник! Самое замечательно Животное в мире сущего – не умирай до времени, пока я не запечатлю твой радужно-серый портрет,не запишу хронику твоего бесконечного падения. А потом,когда ты превратишься в серый пепел,я посыплю им,как сединой,свою голову, и покажу миру,Пустому миру,все,что успел заметить мой карандаш.Пустоту.Чтобы никто ничего не узнал.

А пока я закрываю альбом, кладу в сумку карандаши, кутаюсь поглубже в полосатый черно-белый шарф и выбираюсь из твоего шумного вмсестилища, из единственного твоего Истинного Храма – дышать воздухом и смотреть на радугу.


Lilita Fright, 20.04.04