Вот так глядишь иногда в книгу и видишь figure, подозрительно похожую на чуть подвёрнутое отражение лица своего с внутренней его стороны: 

"Когда она проснулась, то решила в порядке подготовки к смерти научиться слепоте. Сделала повязку на глаза из чёрного великопостного платка и ходила по дому, изучая, на каком месте какая вещь. Она училась смотреть глазами тех, кто заходил в комнату. Сначала глазами людей, позже её стали интересовать и животные с птицами. Много дней она глядела глазами собак и кошек, потом поняла, что может ощутить, как видят насекомые и более мелкие создания, кишашие в пространстве. Потом стала слышать долгие мысли деревьев. Она проникла в чувства предметов, поняла, что они тоже многое видят и понимают. Среди простых вещей она была как среди живых существ. Всюду её близорукие глаза стали видеть тончайшие сплетения Божьей воли. Дела людей на этом фоне казались чем-то вроде танца мушек в луче - изящного, осмысленного и бесполезного одновременно. Повязку Улита надевала в темноте когда никто не видел, а если кто-то топал на крыльце, быстро переделывала её в платочек и зажигала свет. Когда умерла мать, она попрощалась с её душой, не выходя из каморки. Выслушала последние материнские советы и наставления, такие же нелепые и оторванные от реальности, как и при жизни, и не поехала на похороны. В деревне остался старый дом, и она начала посещать его то мысленно, то наяву. Внутри своих глаз она становилась этим домом. Глядя окнами, наблюдала вместе с ним величественные закаты и рассветы над полем и лесом. 
— 
Когда стемнело, Ефросинья неожиданно обнаружила в своём доме другую жизнь, но не удивилась, а села неподвижно. Тени входили и выходили, когда им захочется. 
Ей захотелось не быть одной. Она посмотрела на шкаф - он запереваливался на месте, на стол - он чуть пригнулся, прося, чтоб его погладили. Не то. Она стала копаться в шкафу, не без труда вытащила с дальней полки старую взлохмаченную шубу и внимательно посмотрела на неё. Шуба была искусственная, но натурально сшита, она виновато заморгала пуговицами, оперлась на рукава, немножко повозилась и стала крупным меховым зверем с маленькими ушами и широко расставленными пластмассовыми глазками. Ефросинья одобрительно улыбнулась одним уголком рта. Зверь был хорош, велик и странен. Она приделала ему толстый хвостик из хлястика, назвала Большой и осталась довольна. Зверь стал уметь занимать собою углы, доставать до потолка, смотреть из темноты и вообще создавать страшноватый уют. Она забралась к нему на живот и стала сочинять меховую живность помельче. Старые дырявые носки и варежки зашевелились от внимания и стали подобиями хомяков и мышей - но с такими же, как у Большого, далеко расставленными глазками. 
Новая живность начала осваивать дом, лазить по чердаку и полкам, греметь банками с крупой и техонько переговариваться голосами разной высоты. Напоследок она сделала себе домашнюю сову из синтетической вязаной шали, сова стала жить у неё на левом плече. 
"Итак, мои хорошие, - хлопнула она в ладоши, - давайте будем ужинать!". Живность обступила её со всех сторон, очень глядя глазами. "Что же они едят? - задумалась Ефросинья. - Пусть едят заблудившихся путников!" - придумала она, обрадовалась и выглянула в окно. Дом сегодня стоял на курьих ножках посреди тёмного леса. Плюшевые страшилки повысовывались в окна со всех сторон. По дорожке уже шёл путник." 

Тексты Ольги Арефьевой.