Человека, видевшего что-то собственными глазами, – трудно убедить, что этого не было. Для него виденное – свершившийся факт. Кино в этом смысле – страшное оружие.
Мой отец ушёл на фронт в 17 лет и вернулся весь израненный. Он не любил игровое военное кино. Человек, видевший войну, не будет потом воспроизводить её на экране. Ничего красивого в ней нет: танк горит некрасиво, человек, в которого попадает пуля, кричит совсем не то, что кричат в русском кино – даже и у самых борзых молодых режиссёров.
Создавать на экране романтизм смерти, романтизм войны – отвратительное и недостойное мужчины дело.
У нас был спор с Солженицыным. Он говорил, что благодарен годам тюрьмы. Я никогда не соглашался, а говорил: попробуйте лучше представить себе, чего вы лишились.
В России нечего смотреть, это не визуальная страна. Для формирования режиссёра идеальнее условий не придумать.
Терроризм – не персонифицированное зло, а следствие пороков огромного числа людей.
Не массы шли за Гитлером и Лениным – а наоборот. Сначала идёт преступление народа, а потом появляется небольшой, дурно пахнущий субъект, который этих ослеплённых людей куда-то увлекает. И я в этой связи понимаю европейцев, с опаской поглядывающих на Россию. Возникновение нацистского государства – вещь довольно реальная.
Ничто так не развивает человека, как другой человек.
Женщины – феноменальны. У них есть какая-то удивительная способность видеть всё со стороны. Мне не приходилось встречать женщин с какой-то затёкшестью в голове, с тупыми мозгами. У мужчин – сплошь и рядом. Даже жизнь не делает их мудрыми.
Всё плохое во мне – от визуального влияния. Всё лучшее во мне создано литературой.
Значительное кинопроизведение сегодня можно создать, только открыв Фолкнера, Диккенса и вообще толстый роман. Только там можно теперь испытать волнение и восторг.
Если бы сейчас взять и исключить Москву хотя бы на три-четыре месяца из участия в экономических и политических процессах – мы сразу бы увидели, как изменилась бы страна: в хорошую сторону.
Когда в Петербурге машины сигналят на дороге – все знают, что это люди из Москвы.
Никогда в жизни не брал деньги в долг. Голодал, страдал – что угодно было, но не брал. Если мужчина не в состоянии решить даже элементарные вещи в своей жизни – как же быть с действительно сложными ситуациями?
Русские живут в несогласии даже со своим организмом.
Страсть русских всё копировать – лондонские магазины, французские рестораны, итальянскую архитектуру – как раньше, так и сейчас объясняется только запоздалостью развития. У нас, конечно, есть что-то своё, но это что-то невыраженное, несформулированное. Поэтому и оригинальна в России в первую очередь – музыка: на мой вкус, Глинка и Мусоргский.
Кино никогда не являлось для меня ценностью. Кино – вторичное искусство. Кинематографическая среда для меня чужая: я почти никого не знаю из своих коллег. Кино просто даёт мне возможность создавать какие-то вещи.

Esquire декабрь 2006