Я умею давать жизнь.
Поразительно много вижу того, что сначала упало с моего длинного языка и, попав на благодатную почву, проросло и дало плоды.
Это - как семечки, которые не жалко. И цена-то им грош в базарный день, и всегда карманы ими полны.
Это - не слова-паразиты, не удачные витеватости и не распятия из слов - нет, немного другое - скорее это когда идут след в след и дышат в затылок. Не подгоняют - меня же не видно... Но, видя свои слова, нарисованные не моим языком, удивляюсь - а у меня явно хуже было. Не загубили росточек - удобрили, полили - взрастили.
Но улыбаюсь часто - словно спотыкаюсь и спохватываюсь - "на этом месте могла быть Ваша реклама".

Зело превелико.
Паки, паки иже херувимо.

Не помню своей амнезической сморщенной памятью, может, уже и не со мной всё было.
Ты скажи, свет-в-окне-яхонтовый-май-лайф, что сможешь сказать на раз-на два-или-даже-на три, ежели нужно будет, без обиняков и прочих реверансов: - - - -бля*ь-отвали-всё-баста-карапузики-кончилися-танцы.

А вот это я уж слышала.
И, как звёзды в глазах - неожиданно и больно. А на звёздах, говорят, бывает жизнь.
И обидно сознавать, что для лицензии на звёздоделание мне ещё дожить надо.

В половине двенадцатого с северо-востока, со стороны Иерехона, в Ершалаим вошел Га-Ноцри, бродячий философ лет тридцати. За ним бежал Иуда.
"Равви, - весело кричал он, - Дай тридцать серебрянников."
Иешуа вынул из складок хитона нагретый плод смоковницы и дал его Иуде, но тот не отставал. Тогда философ остановился, задумчиво посмотрел на Иуду и тихо сказал: "Может быть, тебе указать путь в Царствие Божие, где праведникам уготовано вечное блаженство?"


Вельми понеже. Это - не жизнь.