(Читает мужской голос) «Анна с Андреасом прожили год в относительной гармонии. Иногда они ссорились, но мирились. Ссоры возникали из-за недопонимания или из-за перепадов настроения. Однако их слова никогда не были язвительными или оскорбительными. Анна продолжала делать свои переводы, а Андреас по-прежнему работал на Элиса Вергеруса».
Андреас: У меня болит голова. Возможно, это простуда.
Анна: Я тебе сделаю что-нибудь тёплое попить.
- Спасибо.
- Сейчас, только закончу главу. Очень увлекательно.
(Андреас вспоминает одну из своих любовниц, и моменты любовной утехи. В этот момент в видении слышится голос Анны) «У тебя рак души. Тебе нужна операция и облучение, но всё в запущенном состоянии, задета очень большая область. Ты умрёшь ужасной смертью».
- Что ты делаешь?
- Я сижу и рассматриваю фотографию.
- Надеюсь, это не одна из твоих бывших любовниц?
- Нет. А почему ты так решила?
- О чём ты думаешь?
- Думаю о раке. И это меня пугает. А ты о чём думаешь?
- Я ни о чём не думаю, я думаю о лжи.
- О какой лжи?
(Анна подошла к холодильнику, чтобы взять молоко, но её охватывает цепенеющий ужас, когда замечает в другой комнате Андреаса. Она роняет и разбивает посуду с молоком).
- Андреас? Андреас, нам нужно куда-нибудь съездить. Нужно уехать отсюда, куда-нибудь в другое место. Так будет лучше для нас обоих.
- Мне хотелось бы сказать, что я смогу оплатить эту поездку.
- О чём ты думаешь, Андреас?
- Я хотел бы даже сказать, что займу немного денег у Элиса, но мне мешает стена. Я не могу не разговаривать с тобой, не видеть твоей радости. Я тебя вижу, вне сомнения это ты, но я не могу до тебя добраться. Ты понимаешь, что я имею в виду?
- Я понимаю, я очень хорошо тебя понимаю, Андреас.
- И я за этой стеной, окружён ею, заперт в ней. Я бежал от неё так далеко, как только мог.
- Я знаю, как это странно.
- Я удивлен. Мне хотелось бы быть пылким, нежным, страстным. Я хотел бы сделать широкий жест. Но не могу.
- Это как во сне, хочешь двигаться, должен двигаться, но не можешь, ноги отказываются повиноваться, руки налиты свинцом, ты хочешь говорить, но не можешь.
- Я так боюсь оказаться униженным. Это страдание бесконечно. Я принимаю оскорбление, даю себе пропитаться им и вот, оно уже во мне. Ты понимаешь меня?
- Понимаю. Да, я понимаю тебя.
- Это ужасно, это крах. Целый свет может позволить себе говорить о том, что ты должен делать. Всеобщее презрение преднамеренно. Это мимолётное желание растоптать всё живое.
- Не надо, Андреас. Не нужно так говорить.
- Я мертвец, Анна. И в тоже время – нет, я не мертвец. Это безумие. Мелодрама. Я вовсе не мёртв. Однако я живу без всякого уважения к самому себе. Я знаю, это кажется абсурдным и претенциозным, потому что весь мир живёт, не размышляя над оценкой самого себя. Униженные сердцем, полупотухшие, униженные и заплёванные. Люди живут, и это всё. Они не размышляют, почему живут. У них нет выбора. Даже если бы он у них был, они ничего не смогли бы поделать, понимаешь? Можно ли быть больным от унижения? Или это недуг, которым больны мы все? Столько говорят о свободе. Не это ли самый ужасный яд, для того, кто унижен. А может слово «свобода» это только средство, которое использует унижение, чтобы завладеть всем телом? Я не могу больше жить с такими мыслями. Я отказываюсь. Иногда это невыносимо. Дни идут за днями. Кажется, пища душит меня, как и мои испражнения, и мои слова. Дневной свет будит меня. Утром я говорю себе - вставай. Но сны преследуют меня. Тьма со своими фантомами и со своими воспоминаниями. Ты заметила, что чем больше люди страдают, тем меньше они жалуются? В конце они совершенно замолкают. Однако, эти люди: с нервами, с глазами, с руками – огромная армия жертв и палачей. Свет, который зажигается и медленно гаснет. Холод, который наступает. Тьма. Тепло. Запах. Всё смолкает. Отсюда нет выхода. Я больше не думаю об уходе, слишком поздно. Всё уже слишком поздно.
________________________

В своём и без того скудном лексиконе я не приемлю употребление некоторых слов. Одно из них – зависть. Как физически не существует границ между белым цветом и чёрным, так и нет разницы между белой завистью и чёрной завистью. Само определение слова «Зависть» подразумевает чувство в человеке, вызванное неудовольствием, которое обусловлено успешностью кого-либо на том или ином поприще. Корень его значения имеет негативную основу. И всё потому, что началом и более частыми случаями, испытывающий зависть, воспринимает в отношении себя чью-то победу или удачу как несправедливость. И вне зависимости от её (зависти) типа – сознаваемой или не осознаваемой – результат может приводить к конструктивному сценарию или же наоборот – деструктивным действиям, при которых может быть совершён акт агрессии, или попытка уничтожить то, что вызвало чувство угрозы собственному статусу; так же акт агрессии может быть направлен и на человека. А он (человек) в свою очередь существо не идеальное и не способное методично и абсолютно последовательно совершать те или иные действия или на них одинаково реагировать. И всё заключается в физиологии его организма. В специфике работ рефлекторных дуг. И в действительности, сейчас я не могу подобрать иного слова, чтобы суметь описать то, что в действительности хотел написать в одном, если не двух, предложениях. Попытка выразить своё отношение к самому явлению зависти это выработанная, ставшая неким обусловленным рефлексом реакция его отторжения. Это показывает, сколько во мне выработанных барьеров, сколько камней сложенных вокруг в единую стену. В общем… Я оглядываюсь на дневники других, - и это очень специфичное ощущение, когда ты соприкасаешься с чьей-то тайной; ты словно привнесённый циклоном, или ты ветер, который иногда может оставлять лишь запах или совсем неприметный знак, около полюса, который притянул твои плавники к своим архипелагам, уже ставшей раскрытой, тайны, – некоторые из них испещрены ничего не выражающими словами, или рисунками, а некоторые наполнены чувствами, а порой бывают те, в которых ты находишь сонмы, галактики слёз. И там есть тропы, по которым тебе легко идти, потому что они воспринимаемы. Потому что на поверхности твоей солёной скорлупы борозды и сталактиты, как в часовом механизме совпадают со следами шрамов, которые запечатлевает потаённая душа. И ты, словно шестерёнка часового механизма, будто без всякого сопротивления можешь неприметно вышагивать во множестве троп из слов, которых мало, и это по-своему гениально, потому что средь этих ярких звёзд твои шероховатости находят скрытые, неприметные для других, но знакомые лишь тебе, в расщелинах светящие особым светом звёзды. От соприкосновения от них отлетает оболочка первого восприятия. Её разрушение тут же знаменует открытие неких мотивов, или разносимый свет отражается в глазах в образ зовущего к себе, заставляющего, бросив всё, бежать или, наоборот, заставляет цепенеть, ибо является тем самым знаком, которого ты словно ждал всю жизнь, или продолжаешь ждать. Но ты смотришь на эти близкие твоему сердцу чудеса и понимаешь, что они мимолётны, от того и - видения. Протянутая рука внезапно проваливается в радужный туман вместо картины, или резкий шаг доносит из-под ноги хруст, чего-то от твоей невнимательности сломанного, созданного воспоминаньем и от того хрупким, - драгоценным словно китайский фарфор. И поиски прекращаются. Ты останавливаешься и начинаешь осознавать, что в это мгновенье что-то тебе помешало. На самом деле это в тебе взыграли ноты ревности, и именно они заставили в какой-то момент сделать шаги неловкими. Кто-то внутри тебя коснулся пальцами струн бивы и память отдёрнулась словно рука, отдёрнутая чьей-то рукой. Быть может, последняя именно того, кто создал этот бывший некогда нетронутым мир, в который ты на время погрузился. И на лице тут же вырастает маска неловкого удивления или непонимания, присутствие именно кого заставило разрушить идеальную структуру мира? Что именно: твой шаг, или знак присутствия не только твоего или момент, что именно ты нашёл ту звезду, свет которой виден не каждому, от соприкосновения с ней заставил светиться новым светом, теперь уже различимым не только тебе?

Строки вначале - отрывок из длинного диалога Анны и Андреаса в фильме Ингмара Бергмана «Страсть» заставили вернуться к своим уже позабытым страницам дневника. Глаза останавливались не на каждой строчке, но неожиданно для себя я обратил внимание на момент, что ни одна запись не была сделана при свете дня, и нет ни одной без пролитой слезы. Ни од-н-ой. То слово, к которому я никогда не прибегаю упоминать, - зависть – в большей мере характеризует моё чувство к людям способным легко доносить или обсуждать свои мысли, переживания или чувства других. Потому что в себе я эту способность не нахожу; вернее сказать, моё естество не нашло тот идеал существа, к которому я мог бы прикоснуться всем своим естеством, потому что вокруг меня уродливая стена из сталактитов и борозд, я ими больно протыкаю доверившегося, - но я не пишу об этих случаях - их нет. Я пишу о тех кристаллах, которые порой растут не в том направлении, а проникают в мою плоть и это, чёрт возьми, больно: и из этих стен - «отсюда нет выхода».