Песочно-лиственным шорохом забит под завязку город. Ветер вдул в улицы мертвый желтый с призвуком озона воздух. Размешал мостовые, перепутал брусчатку, запятнал заеды облаков зимней ранкой. Кружат кружева слепых, покрытых холодной, смертной желтизной, листьев, поднимаясь со скрипом и тяжестью вверх и опускаясь с бездумным вздохом вниз, к подолу, к обезображенной позорным неприличием жизни зелени, выдергивающейся из окружающей смерти.
Холодным росчерком перерезан город от уха до уха норами метро и кровоточит, кровоточит паленой резиной и зубьями железно-полосатого, дырявого эскалатора. Вывернуто нутром наружу метро обдает ветром и оттает людьми. А рядом, заискивающе стоят -- отрыгивающие жетоны с листьями.
А потом вдыхаешь непозволительно - душный речной воздух, а вокруг -- тянущиеся, потянущиеся, вытянуться не смогшие, пустоглазые, жаднодверные, засыпанные серым крошевом неба домища.
А где-то мы: бесконечно раздавленные, поперечно укрытые мохнатыми лапами врублевых фресок, заверченные до потери пулься переходами, переградами, перебродами улиц, неожиданной ступенькой обласканные, перекошенным дождем замоченные. Вывернутые наизнанку метрОм и вконец измучанные спусками, подЪемами, спусками, петлянием, переулками, подворотнями. Пригретые зелеными, застывшими улыбками. обсмотренные, обстрелянные, обутые и одетые. Выновато смотрящие на уходящие рельсы железной дороги.