Четыре ангела мои ко мне слетаются и спорят,
какой мне путь предначертать
и что вложить в уста для пенья,
распределяют по годам минуты радости и горя
и чертят график на листе, а в нем — болезни и терпенье.

Аллеи Павловска пусты, и я иду по ним неспешно:
давно изученный пейзаж и каждый раз неповторимый...
В такие светлые часы легко забыть, что все мы грешны.
И, может, ангелы грешны...
И даже метят в серафимы.

Но вот один из них сказал:
— Ах, господа, какая мука!
Остановить его пора, работать трудно на ходу.
Другой ответил: — Не спеши, ведь скоро ждет его разлука.
А третий робко произнес, что видит еще и беду.
Четвертый, самый молодой, на сына моего похожий,
сказал и белою рукой коснулся грустного лица:

— Он будет часто умирать,
чтоб чью-то совесть растревожить,
он должен боль и грех познать,
чтоб успокаивать сердца.

А я не слышал тех речей и брел без цели, наудачу,
и от хранителей моих не ждал решительных идей.
И смолк негромкий разговор, я их, наверно, озадачил,
поскольку плакал без причин, представив Землю и людей.

Берегу я, как могу я, и храню и почитаю, как родителей,
птицу-Жалость, птицу-Верность, птицу-Горестную Совесть,
птицу-Честь...
От обиды улетают, от обмана умирают
эти преданные Ангелы-хранители.
Лишь они на слабых крыльях
могут жизнь мою пронесть.