Это цитата сообщения Гей-удолбаный-в-хлам Оригинальное сообщение

Без заголовка

Я нажрался в сопли и потому не могу быть вменяемым.

Рассказ: бледная дряблая немка купила виллу на западном побережье Италии. И судорожно пьёт мультивитаминки, но у неё обнаруживается рак. Неоперабельный, чудовищный, ужасный, убийственный рак. Think Litvinenko. Вот она, бедная, мается по комнатам своей виллы. Особенно по ночам -- просыпается и шарахается по балконам и террасам, распугивая летучих мышей, шароёбится при луне из атриума в перистиль; но, будучи немкой, сохраняет самообладание в остальное время суток и вообще пытается сохранить лицо на публике, когда ходит в скромный местный супермаркет, чтобы запастись йогуртами и рукколой.

И вот, в одну из беспокойных ночей, она забредает на балкон над бассейном, в котором ей ни разу и мысль даже не пришла искупаться, и замечает мускулистого загорелого парня. Голого, совсем голого. Это обязательно. Загорелая кожа, рельефные мускулы, и член от которого Останкинский мясокомбинат убежит в ужасе в полном составе в Сибирь, включая сосисконабивочные станки и колбасонаматывательные агрегаты, и генерального директора в комплекте, как его там зовут.

Она тихо стонет и не осмеливается приблизиться, в то же время ощущая непреодолимое воздействие рака и зловещие смертельные метастазы в рёбрах, позвоночнике и черепных костях.

Мускулистый Адонис с формами, приводящими в ужас Останкинский мясокомбинат, оказывается гастарбайтером из Румынии, который случайно обнаружил вроде бы заброшенную виллу, -- ведь немка экономила электричество и не включала свет -- и решил искупаться, а потом ещё раз искупаться, и привык. Тем более что сама немка в бассейне не купалась, потому что не умела плавать.

В это время хозяйка виллы, затаив дыхание, смотрит на него сквозь закрытые жалюзи, и испытывает -- ну, что-нибудь она испытывает. На третью ночь она решает угостить купальщика вермутом. И оставляет на бортике бассейна поллитра Мартини и коническую рюмку на тонкой ножке. И оливок в блюдечке. Как ёжику оставляют молочка в плошке. И потом трепетно, в сумраке нарочно погашенных огней, наблюдает, как румынский Адонис с удивлением обнаруживает Мартини и оливки и рюмку, и уничтожает первые два айтема с помощью третьего, небрежно болтая кошмаром-и-ужасом Останкинского мясокомбината в приятной голубой воде бассейна.

Немка наблюдает это ещё несколько дней, поставляя необходимое количество Мартини и оливок на бортик бассейна, а на седьмой день делает себе чай, и дрожащими склеротическими пальцами кидает в себе рот несколько десятков таблеток Валиума в тёмной, нераспознаваемой кухне. Запивает их чаем. Скушивает несколько йогуртов из холодильника. Дожидается скорого вечера. Смотрит на румынские мускулы сквозь тёмные жалюзи. Смотрит на переливающиеся мускулами тело. Смотрит. Он пьёт вермут. Она отправляется спать. Не зажигая свет. Сворачивается клубочком, комочком. Подтягивает колени к груди, и одеяло натягивает поверх спины и плеч. Когда её найдут мёртвой, пусть думают, что она умерла в счастии и неведеньи.