|
Александр Бирштейн. СИРЕНЬ
Хорошо, что я вышел пораньше. Май, а лето уже. Солнце печет неимоверно, а ехать довольно далеко. Впрочем, дорогой я не скучал. Было о чем подумать. Добрался. На центральной аллее людей многовато. Ясное дело - выходной.
Иду по центральной, потом сворачиваю на боковую аллею, потом на еле заметную тропинку.
Они уже ждут. Смотрят строго. Не осуждающе, а именно строго. Особенно отец. Мама спокойней, в глазах грусть, но хоть кончиками губ улыбается. Она так всегда смотрит, когда надо выбранить меня за какой-то проступок, когда надо говорить слова-наказания, а в душе поступок одобряет. Было, было такое и не раз. Помню, как самые отпетые стукачи во дворе привезли для ремонта какой-то особый речной песок. Еще и хвастали этим. Мы с друзьями очень рассчитывали на котов, но те, почему-то, песок игнорировали. Тогда именно мне пришла в голову идея продолжить эксперименты с валерьянкой. Казалось бы, что такое три или четыре бутылочки валерьянки на тонну песка. А эффект был потрясающий. Коты сперва пытались угоститься, но где там. «Не доставайся ты никому!», вслед за классиком повторили коты и, позвав подмогу, стали гадить в соседское добро. Скандал был тот еще. Неимоверный! Конечно, нажаловались родителям. Ясно же было, что без меня депо не обошлось. Вот мама и принялась меня отчитывать. Говорила, говорила, а уголки губ ползли и ползли вверх. Не выдержала и посреди гневного монолога расхохоталась.
Папа не так. Когда поступок нравился, говорил, что нравится. Несмотря ни на что! Помню, я притащил домой «В круге первом». Тот первый еще вариант. А папа увидел.
- Дай сюда! - скомандовал. Я отдал папку с листиками папиросной бумаги. Папа прочел стоя лист, другой, отмахнулся от меня, когда я попробовал забрать свое добро обратно. Сел в кресло и... полночи читал. А утром, вместо того, чтоб отругать, стал обсуждать со мной этот роман.
- Эх ты, Песталоцци! - часто говаривала мама.
- А кто это? - некстати встревал я.
- Узнаешь...
Узнал, конечно. Сколько их, самозваных Песталоцци, они же Макаренко и Ушинские, было в моей жизни. Корчаков, правда, не имелось. Ни одного!
Хотя...
- Пап, - говорю, -а во всем мире считают, что ты - лучший воспитатель!
- Это еще откуда?
- Ну, помнишь, я тебе про книжку говорил о нас с тобой? Я ее написал...
- Наврал, наверное, с три короба.
- Когда я врал?
- Он у нас правдивый мальчик! - вмешивается мама.
- Ладно. И что там, в твоей книге?
- Там про тебя, в основном. Ну, и про маму, конечно. Про бабушку...
- Про какую? - ревниво спрашивают родители в один голос. Знаю, знаю почему. Смеюсь:
- Про обеих, конечно.
- И кто-то это читает? - недоверчиво хмурится мама. Она до сих пор считает, что лучше всех писал ее троюродный брат, а мой дядя Даня. И некому вообще с ним тягаться. Папа несколько другого мнения, но помалкивает. Чего зря воздух трясти.
- Читают! - хвастаю я. Несколько изданий было. Расхватали. И тут, у нас, и за границу много ушло...
- Как назвал? - смягчается папа.
- «Мы с папой»...
Теперь мама недовольна.
- Про папу, выходит. А я для тебя ничего не значу?
- Значишь, еще как значишь. Мам, я о тебе еще большой рассказ написал. Он в книгу вошел. Только другую!
Так и говорим. В основном, обо мне. О, тут тем хватает. И то я делаю не так, и это. А как же! Но ни одного совета типа: «А я бы на твоем месте...». Такое у нас не водится. И не водилось. Спросишь, как поступить, ответят, подумав. Не спросишь, промолчат. Так во всем. Смешной пример вспомнил. Я никогда, даже в самые трудные, нищие времена не просил у них денег. Знал, что самим туго. Но каждый раз, когда край наступал, находил в кармане куртки десятку или четвертной, мелко-мелко сложенный в квадратик. Раз пришел, прямо в куртке за стол сел. Поняли... У мамы слезы в глазах.
- Глупый ты! - папа тогда сказал.
Вроде бы, обо всем поговорили. Наверное, надо уходить. Не хочется. Но они, я вижу, устали. Да и совсем жарко. Людей на аллеях-дорожках прибавилось...
- Ой, смотрите, что я вам принес! - говорю и протягиваю большой букет. Мама, я помню, что ты так любишь сирень!
Они грустно улыбаются и смотрят куда-то мне за спину.
Я оглядываюсь. И как я его не заметил? Позади огромный куст, усыпанный большими, ярко-фиолетовыми гронами самой ранней, кладбищенской сирени.
 |
| |
|