1.
[700x525]

2.
[700x323]

3.
[700x466]

4.
[700x420]

Я всегда ее любила - по книгам, ни разу в ней не бывав. Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена - Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?.. Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее легендарных улицах и бульварах...

Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня - уже из Израиля - пригласили приехать в Одессу, выступить.

И вот - промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна...

Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может,
грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение...

С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая.И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:

Быть может, мечтая о сцене, о славе,

Она отступила от уличных правил,

Забыв, что подобная неосторожность Буквально отрежет такую возможность!

Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное:

«Все мущины - обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»

А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съемок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица».

И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между одесским „Черноморцем“ и местной футбольной командой».

Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции...

Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик.

И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!» - «Она еще как вошла! Она уже трижды мне на ногу наступила!»

Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон: «Ну ты, холубой... поднимись же с подножки... Холубой, я ж сейчас не знаю - шо будет... Тебя мамця не узнает, холубой...»

Наконец, он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!

Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище!

Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»

И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае.

Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки. Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что иное - как литературный миф...

После этих ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза.

Одесситы переглядывались и ждали - кто возьмет соло. Наконец, маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво: «Да-а-а... коне-е-ечно... Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин... Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью! А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!»

И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше...

А объявления - одесские объявления! Таблички, дощечки, записки...

На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казенное: «Аптека временно закрыта», другое рукописное, пониже: «Фима, заходи!»

А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки: «Слышу! Уже иду!»...

В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в какие-то лавки, посматривая в открытые окна, забредая во дворы... С одного балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.- «Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! - орал он на ссорящихся во дворе соседок. - Гуд морнинг, бл..ди!»

И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала:- Дама, зайдите! Такого вы еще не видали!

Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не видала. Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов. Третий подбородок плавно переходил у нее в грудь, грудь - в живот, живот - в колени. И все это расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку. А на прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие в народе называются «сотчные».

Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико, развернула баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила:

• Теплые штаны для вашей мами!

Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи.

• Скажите... - спросила я, замирая от блаженства... - а моего размера у вас что- нибудь?..

Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала:

• Дама! Шо вы с себя строите?
• Понимаете... - проговорила я. - Вот если б на этой майке были цветы...- Да-а-ама!
• пропела она презрительно.
• Вам нужны цветы?! Так по-са-ди-те их!

Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера, каких нигде уже не осталось. Накануне я сдуру купила часы, легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской. Само собой, на вторые сутки часики мирно усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке часовщика.

В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой. Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове, поэтому я чуть не прослезилась.

• Боже мой! - воскликнула я. - Только в Одессе остались такие часовые будочки.

Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел.

• Мадам... - грустно проговорил он. - От Одессы осталась одна интонатия...

А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:

• Вам нужен трамвай.- Какой номер? - встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта поблизости...
• А это вам без разницы, - ответил он без улыбки.
• Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы... Для развлечения.

Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в Одессе происходили разные забавные и трогательные случаи и встречи, о которых когда-нибудь расскажу.

Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору...

Выступаю я легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно бывает неумолкающий смех аудитории. Но тут... Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса... Я поняла, что это - провал...

Никогда в жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене... Благодаря своему опыту «вечной выступальщицы», я дотянула вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова...

И тогда из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:

- Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!

Дина Рубина – израильская и российская прозаик и киносценарист, член Союза писателей Узбекской ССР, Союза писателей СССР, международного ПЕН-клуба и Союза русскоязычных писателей Израиля,...