Я бегу по снегу, задыхаясь, слюна стекает по подбородку – мне некогда ее вытирать. Останавливаюсь под деревом. Меня бьет дрожь – от холода и от волнения. Да, и от страха.
Дышу, стараясь делать это не очень громко.
Странная и естественная смесь страха и ярости.
Я уже не помню, что это – игра.
...

Она возникла настолько же естественно, насколько неестественным является само ее существование.
Я был одинок. Я был настолько обычным, что необычной была только чрезвычайная степень моей посредственности. Небогат и не нищий, не гениален и не глуп, не уродлив, но не красавец. Законопослушно труслив, в меру независим, чтобы поддерживать свое существование, но неспособен принять на себя ответственность. Я в жизни не имел собственных взглядов. Я в жизни не ударил человека. Я в жизни не завоевал женщину.
Обычная работа в банке – на кого-то. Богобоязненное отношение к начальству.

Обычный. Самое страшное слово. В тот день – я помню четко, что это был понедельник – я задумался над этим. Я сидел и слушал объяснения своего босса.
Это даже была не мысль, это было ощущение – физическое. Вдруг посередине того монолога Элизабет я ощутил бессмысленность. Всего.
Это как будто у вас кто-то вынул душу. И осталось лишь тело. Без смысла и назначения.
Я с трудом подавил желание встать и выйти из комнаты, из здания.
Вдох-выдох.
- Понятно? – она смотрела на меня, она ждала ответа.
- Да. Нет проблем, – я вернулся в реальность.
Зазвонил телефон, в Outlook уже было десятка два непрочитанных. Я вдохнул поглубже и заставил себя нырнуть в этот сортир.
До вечера я не думал, я работал, как машина. В наше время, когда ты работаешь в банке или черт знает где еще, где тебя классифицируют как служащего, твой мозг – это просто еще один рабочий аппарат в офисе, наравне с принтером-факсом-ксероксом. Твой мозг тебе не принадлежит – в течение дня им пользуется нанимающий тебя организм – он распоряжается твоей памятью, он управляет твоим мыслительным процессом, он контролирует твои нейроны. Ты не думаешь, просто твой мозг выполняет работу, функционирует на благо организации.

Но эта мысль, захватившая мое сознание на пять минут тем утром – не ушла.
И вечером, я был наедине с ней. Бессмысленно. Я знал это давно, и говорил об этом. Просто я вдруг это почувстовал. Знать и чувствовать – как смотреть на карту и проделать путь. Разные вещи.
Ощущение было пугающим и поэтому, несмотря на усталость, я решил позвонить приятелю. У меня не было друзей. У меня были приятели, люди, которых я знал, и которые в данном временном промежутке не полностью игнорировали мое существование.

Мы встретились около восьми. Странное дело, закон гарантирует 8-часовой рабочий день, но попробуй-найди компанию, которая согласится держать сотрудника, который всегда уходит с работы в положенное время. Все эти лицемерные речи – о корпоративной культуре, об удовольствии от работы, о необходимости бросать вызов трудностям и преодолевать препятствия, о самосовершенствовании в труде – они призваны выполнять всего лишь одну функцию – скрыть от тебя, что ты всего лишь раб. Они выжимают из тебя 120 и 200 процентов, просто чтобы не платить еще одну зарплату. И ожидают, что ты со счастливым лицом будешь ложиться костьми на работе, чтобы они могли заработать побольше денег. Ибо яхты и десятки содержанок стоят дорого.

Алекс был взвинчен. В последнее время нервы у него были ни к черту. Так бы сказали его коллеги. Я же видел, что он просто больше не считает нужным сдерживать раздражение. Он просто позволял себе теперь говорить людям то, что он о них думает. Он работал финансистом торговой компании, и он работал в разных местах, но в таком качестве уже на протяжении доброго десятка лет.

Он, как всегда, опоздал и торопливо вошел в ресторанчик, где я сидел уже добрых двадцать минут, кивнул в мою сторону на вопрос официанта и, улыбаясь кривоватой улыбкой, подошел к столу, – Привет, как дела? – ОК.
Сев, он взъерошил свои черные космы, от чего сразу стал напоминать героя япоских манга, и издал длинный ревуще-воющий звук, по которому я сразу понял, что у него выдался нескучный день.

К его несчастью он был неглуп и не отличался ни терпением, ни снисходительностью по отношению к самовлюбленным и недалеким, составляющим 90 процентов среднего класса современного общества.

Я спросил его о причине его настроения и, слушая его ответ о тупости коллег, я вдруг понял, что поддерживало наши приятельские отношения – мы жаловались друг другу. У нас было много общего, общих несчастий. Нам было не с кем их обсудить. Он – для меня, а я – для него был единственным человеком, готовым выслушать, не переключаясь на проблемы потребления. Мне всегда было черстовски сложно поддерживать разговор с людьми, для которых важными и единственными темами для общения служило обсуждение достоинств и недостатков новых машин, мобильных телефонов, гордость по поводу удачно купленных часов (со скидкой!); в лучшем случае, пространное описание вкуса красного вина из различных доменов или ресторанов и ночных клубов города.

Мы жаловались, ибо имели несчастье родиться с достаточным объемом мозга, чтобы осознавать всю беспросветность собственного положения, чтобы знать, что жестокие и сильные люди, стоящие выше нас, никогда не позволят ситуации измениться. И никакие шмотки не могли затмить этого сознания. Не страшно быть рабом, страшно знать, что ты раб.

- «Жизнь – дерьмо, а в конце – ты умираешь», - ответил я Алексу цитатой.
- Я знаю, чувак, - он выпустил струю дыма и отвернулся. Мне начинало казаться, что он боиться продолжать думать в этом направлении. Отказывается, чтобы существование не стало невыносимым.
Я откинулся на спинку стула и оглянулся – ресторан был почти полон. На лицах большинства людей читались удовлетворенность собой и миром. Что есть у них, чего у нас нет? Они поняли нечто, что нам недоступно? Любовь?
- Иллюзия.
- Что? – кажется свой предыдущий вопрос я произнес вслух и получил неожиданный ответ от Алекса.
- У них у всех есть иллюзия. Посмотри на них, они не богаты, они такие же никто, как ты или я. Но у кого-то из них есть иллюзия любви. У кого-то – благополучия. У кого-то иллюзия существования бога, бессмертия. Если хочешь быть счастливым – заведи себе иллюзию.

Я сидел, не в силах сказать ни слова, настолько сказанное резонировало с тем, что я почувстовал утром.

Чертя в голове маршрут домой, я выбрал дорогу, шедшую по краю набережной. Зябко. Туман висел в воздухе плотной серой тканью, которая растворяла звуки, залезала в ноздри и горло, делала дыхание глухим и тяжелым. Ты словно плывешь под водой или идешь по дну. Синие огни моста вонзались в тело тумана, но он был сильнее. Весь город был похож на космическую базу из фантастического фильма про пришельцев. Поддавшись чарам, я остановился и глядя на мост, ощущая под пальцами ледяной холод стальной изгороди, задумался.
Мы несчастны, потому мы мужчины, которым больше не нужно охотиться на большого зверя и защищать свою семью от саблезубой кошки. У нашего существования нет смысла. Мы не выполняем программу, заложенную природой. Кто-то из нас, спасен, на время или на всю жизнь, веря в иллюзию созданную самим собой или кем-то. Кто-то лишен дара веры в иллюзии.

Неделя прошла. Работа приносила усталость, но не избавление, как я наивно надеялся.
Пятница вечер – это время веселья и разгульного праздника. Люди стирают из памяти неприятные события недели при помощи друзей, бессмысленной болтовни, алкоголя и прочей химии. Работа становится чем-то вроде параллельной вселенной – о ней знают, но она не существует здесь и сейчас. Люди ищут спасительного отдыха и прежде всего отдыха разума, они выключают мозг, работавший всю неделю на корпорацию богатых и сильных. Они ищут любви и секса и готовы на все, чтобы... забыть..., закрыть глаза на реальность. Они хотят видеть перед внутренним взором только иллюзию, они хотят назвать ее «счастье».
Шаркая ногами по лестнице, словно мне было под 90, я поднялся на свой этаж, подошел к двери и, вместо того, чтобы вставить ключ, уткнулся лицом в угол, опираясь лбом о дверной косяк. Не знаю, сколько времени я провел в таком положении. Ответственность и долг словно упали с моих плеч до понедельника, словно сброшенный тяжелый рюкзак, но я не чувствовал радости и прилива сил. Усталость. У меня осталость только одно чувство, одно ощущение.
- Все в порядке? – женский голос за спиной выдернул мой мозг из оцепенения – соседка португалка смотрела на меня с волнением и некоторым подозрением.
- Все ОК, тяжелый день – я нарисовал улыбку, этому искусству учишься быстро. Без него – никак.
- А, ОК, - в ее голосе слышалось облегчение.
- Приятного вечера, мадам, - пожелал я скомканно и, вставив ключ, втолкнул себя вместе с дверью в квартиру.
Дверь захлопнулась за спиной, я зажег свет, оперся о стену и сам не знаю почему, поднял руки и. приблизив ладони к лицу, стал разглядывать их узор.
Я был еще подростком, когда мать полу- в шутку, полу- всерьез, рассказала мне как читать по руке. Я никогда не верил в хиромантию, она – тоже не придавала ей особого значения.
У меня не очень хороший рисунок ладоней. Взять хотя бы линию жизни – тонкая, невыразительная, недлинная, а на левой руке образует чрезвычайно странный рисунок в виде огромного треугольника; на конце – широкая вилка – кто-то говорит, что это признак эмиграции, кто-то – психической болезни.
А вот этого ответвления на линии жизни я раньше не видел, странно. Значит правда, что узоры могут меняться в течение жизни. Я покопался в памяти – никогда не видел такой стрелки раньше.
Черт с ним – мне нужно было встать не поздно на следующий день – я договорился с Алексом, наконец-то убедил его сходить со мной в тир.

Утро было солнечное и, как часто бывает зимой, это означало еще и ветренное. Сухой воздух, свет солнца очень яркий, почти бесцветный. Все видится таким четким. Пустые улицы, с которых всего несколько часов назад ушел нетрезвый дым веселья.

В тире было пусто, даже запах кордита еще не чувствовался на входе. Я поздоровался со знакомым охранником, который был заодно и кассиром и выдавал-принимал оружие. Взяв в руки Глок, я сразу почувствовал себя лучше. С пистолетом в руке и взглядом, направленным на мишень, я обычно легко избавлялся от навязчивых мыслей, забывал неприятности. Оставались только сильные и реальные ощущения, - удар пистолета в руку, когда он внезапно оживает при выстреле, взрывной грохот, и радость, когда пуля попадает точно туда, куда ты хотел ее отправить.

Когда я и Алекс записывали свои данные в журнал регистрации, внутрь этого тира-подвала вошел паренек, точнее мне так сначала показалось, на самом деле мужчине было где-то слегка за тридцать. Теперь я понимаю откуда у меня возникло впечателение, что он был моложе – он вошел несколько замедленно, странновато оглядываясь, и помявшись на входе, нерешительным шагом направился к стойке – прямо подросток, не знающий как себя вести и что ему делать. Он подошел ближе, наши взгляды случайно пересеклись. В его глазах светился вопрос и я решил ему помочь.
- Да? – спросил я. На мгновение мне почудилось, что тоска мелькнула в его взгляде, но он отвел глаза.
- Нет, нет. Спасибо, – голос его был обычным, пожалуй, слегка глуховатым, словно что-то во рту мешало ему говорить.
Вернувшийся из внутреннего помещения охранник вынес Глок мне и СИГ – Алексу. Занявшись распределением пистолета, обойм и патронов по рукам и карманам, я отвлекся и тут же забыл про этого парня.

Я подождал, пока Алекс справится с той же логистической задачей, и мы вместе вошли в холодный и пахнущий сыростью зал.
БУМ! – огрызнулся Глок; первый выстрел – я забылся и был весь увлечен процессом. Алекс тоже ушел в стрельбу и у него все шло отлично. Мы не разговаривали, даже не перекидывались словами. Дым заполнял кабину и иногда приходилось ждать пока он рассеется – вентиляция в том месте была очевидно не в порядке.
Мы почти не заметили, как третий стрелок вошел в зал, я помню только слабый стук двери за спиной. Чуть позже мы как раз ждали, пока рассосется дым, и я услышал, как незнакомец начал стрельбу – 1, 2, 3, 4, 5 – я еще подумал что он либо очень хорош, либо просто не целится. Шестой выстрел, одновременно, я вдруг заметил краем глаза как густая темная жидкость брызнула на стены в том месте, где стоял третий стрелок. Дым в моей кабине разошелся, и я уже поднимал пистолет и отворачивался, когда увиденное достигло моего сознания и я резко повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть как расслабленное тело падает на пол и окровавленная голова, ударившись о стену, съезжает по ней вниз.
Мгновение прошло как долгий час. Я узнал по одежде нерешительного мужчину и враз понял причину его недавних колебаний. Он больше не колебался, все было решено и суд в лице одного человека привел приговор себе самому в исполнение. Немедленно.
Я осторожно тронул целящегося Алекса за плечо, молча указал ему взглядом на причину беспокойства и услышав от него «Блядь!» и еще кучу чего-то несвязного, подобрал его пистолет с пола и вышел вместе с ним из зала.

Тир был полон народа. Полиция, медики и куча зевак. Никто не мог закрыть свой проклятый рот даже на секунду. Я не мог думать. Я мог только чувствовать. Мне было больно за этого молодого мужчину, который забрал свою жизнь, и больно видеть, как все эти люди словно падальщики собравшиеся на пирушку толклись вокруг тела. Они трещали без передышки, кто-то поносил самого мертвеца, кто-то в нездоровом возбуждении обвинял охранника. Общество! – Стадо макак.
Мой взгляд упал на пистолеты, лежащие под стеклом и мелькнувшая мысль заставила меня вздрогнуть. Я почти выбежал и поднявшись по ступенькам на поверхность, оперся о перила и стал шумно вдыхать морозный воздух. Яркий солнечный свет и холод привели меня в чувство.

Проведя три часа в полиции, я вернулся к себе и попытался забыться, но чем больше я старался, тем сильнее я ощущал это чувство. Оно больше не оставляло меня, оно стало частью меня. То что я ощущал было не простым чувством вины. Кроме вины у меня было ощущение, словно меня затягивает водоворот, на стенках которого я видел картины работы, досуга, лица своих знакомых и случайных людей. А на дне – было лицо того самого мужчины и я мог поклясться, что видел его взгляд направленный на меня. Он звал меня? Теперь я знаю, что он предлагал решение, какое – я еще не был уверен.

Я больше не мог ходить в тир. Я боялся. Я боялся, что просто пущу себе пулю в лоб. Проклятое воображение рисовало картину моей крови и мозгов стекающих по стене. Это затягивало. Потому, что это был выход. Реальный способ разорвать цепь бессмысленного существования – работать чтобы продолжать жить, чтобы продолжать работать. Я не мог избавиться от этой мысли, она душила меня и ослепляла разум, инстинкт самосохранения сопротивлялся все слабее и слабее, словно умирающий раненный.

Ища спасения, я старался почаще общаться с Алексом. С ним тоже что-то происходило. Я узнал, что он купил пистолет. На вопрос «Зачем?» он ответил – «Чтобы ходить с ним в тир» и бросив в мою сторону странный взгляд, ухмыльнулся.
- Я не могу идти в тир, - неприятные ассоциации, - знаешь... – я колебался, рассказывать ли ему все.
- Знаю, - он спокойно выпустил дым в потолок и откинулся на спинку кожаного дивана в своей прокуренной квартире в районе Живых Вод.
- Послушай, ты не можешь достать мне Глок 21?
- Ты же иностранец, тебе не никто не даст разрешения.
- Без разрешения. – В стране полно оружия, нелегального больше, чем легального.
- И что ты будешь с ним делать? – он смотрел прямо мне в глаза, хотя его голос не выдавал никаких эмоций.
- Охотиться, - я рассмеялся, Алекса тоже прорвало.
- Серьезно, - продолжил я, когда он успокоился – забраться в горы, в лес – и стрелять по мишени. Глушь, кругом – никого. Что скажешь?
- Скажу, что это может быть достойным развлечением.

Я знал, что мое решение, еще совсем неясное, уже начинало приобретать формы. Через неделю, вечером, Алекс пришел ко мне без приглашения и не сказав ни слова, вручил мне тяжелый пакет – Глок и две коробки патронов. Я посмотрел на него и он улыбнулся:
- В это воскресенье мы едем в горы.

Горы встретили нас холодом. И снегом, который, согласно метеостанциям шел в этой части Вале уже двое суток и не собирался прекращаться еще минимум неделю. Оставив позади джип в тупике грунтового ответвления дороги, мы зашагали в глубь лесного массива. Снег почти по колено заставил нас остановиться где-то через час.
Алекс остановился и сбросил на снег сумку с пистолетами:
- Думаю достаточно далеко. Ближайший городок – где-то километрах в 15-ти, дорога сейчас – пустая.
Я кивнул. Странный зуд в левой руке заставил меня снять перчатку и взглянуть на свою ладонь – чертов отросток на линии жизни стал еще длиннее и глубже и я чувствовал, как он словно вгрызается в ладонь, на которую уже садились снежинки. Но я не чувствовал холода.
Мой мозг заработал с сумасшедшей скоростью:
«В моей жизни нет смысла.
Мое существование - бессмысленно.
Бесмысленно то, что мое сердце бьется.
Бессмысленно, то что я просыпаюсь каждое утро.
Бессмысленно, что готовлю завтрак.
Бессмысленно, что наполняю желудок топливом для того, чтобы прожить еще один бессмысленный день.
Бессмыслен поиск смысла.
Мои знания - бесполезны.
Моя работа - бессмысленна.
Мои деньги не имеют ценности.
Они лишь бессмысленно поддерживают бесполезную жизнь.
Слишком слаб, чтобы бороться.
Слишком труслив, чтобы убить себя.
Я ХОЧУ ЧУВСТВОВАТЬ ОПАСНОСТЬ. ИНСТИНКТ ЗАСТАВИТ ДЕЙСТВОВАТЬ И ПРИДАСТ ЦЕННОСТЬ ЖИЗНИ.
Я ХОЧУ, ЧТОБЫ НАСТУПИЛА ВОЙНА. ЧТОБЫ СЛУЧИЛАСЬ КАТАСТРОФА. ЧТОБЫ БОРЬБА ВЫЛИЛАСЬ НА УЛИЦЫ, ЭМОЦИИ ЗАЖГЛИСЬ СТРАХОМ И ЯРОСТЬЮ, КОТОРАЯ ЕСТЬ ПРЯМОЕ СЛЕДСТВИЕ СТРАХА.
Я ХОЧУ ЧТОБЫ, НЕ БЫЛО БЕЗОПАСНОГО МЕСТА. НИ ДЛЯ КОГО.
Я ХОЧУ, ЧТОБЫ СЛУЧИЛОСЬ НЕОЖИДАННОЕ, ТАКОЕ, ЧЕГО НИКТО НЕ МОЖЕТ ПРЕДВИДЕТЬ.
Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ГОРОД ПЕРЕСТАЛ ПРИТВОРЯТЬСЯ. ЧТОБЫ ОН ПОКАЗАЛ СЕБЯ И СТАЛ СКОПИЩЕМ ПЕЩЕР ИЗ СТЕКЛА И БЕТОНА. ЧТОБЫ ЛЮДИ СТАЛИ ДИКАРЯМИ СРЕДИ НЕГО.Я ХОЧУ, ЧТОБЫ КРОВЬ СТОЯЛА В ЛУЖАХ. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЕЛА СТАЛИ РОСПИСЬЮ УЛИЦ.
Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЖИЗНЬ СТАЛА БОРЬБОЙ, А БОРЬБА - СМЫСЛОМ ЖИЗНИ.»

Я взглянул на Алекса, который, расстегнул сумку и копошился в ней. Он вдруг застыл и схватился за свою левую руку. Я почувствовал, как волосы зашевелились у меня на голове. Он перехватил мой взгляд и я увидел на его лице страх и ярость. И я знал, что он видит на моем лице то же самое. Ярость, направленная не против друг друга, а на себя самого.
- Покажи свою ладонь, – мой голос показался мне чужим – глухим, сиплым и жестоким.
- Черта с два! – он запустил руку в сумку и я бросился к нему.
Я оттолкнул его и он упал на спину, в снег. Я увидел, что он успел взять пистолет и теперь пытается вставить обойму. Счет пошел на секунды и рывком выдернув пистолет и обойму из сумки я бросился прочь от Алекса и упав, попытался откатиться за дерево. Щелчок за спиной – обойма вставлена и патрон скользнул в патронник.
БАХ! – пуля ударила в ствол. Я успел скрыться за деревом и обернувшись я увидел фигуру Алекса, мелькнувшую между деревьев.
Дикость происходящего поразила меня, но еще больше – осознание того, что это было мое решение. Решение проблемы существования. Оно было здесь, просто оно приняло такую форму, которую было способно принять.
Меня пробирала дрожь, но не от холода, а от возбуждения. А мозг продолжает работать. Я не могу выйти из игры, слишком поздно. И смесь страха и облегчения сопровождает мысль: один из двоих останется здесь.
Я решаю обойти этот участок леса снизу – лес здесь плотнее, возможно мне удастся подобраться к Алексу незаметно. Я знаю, что мы оба не хотим никого убивать, мы хотим найти решение, оправдание собственному существованию, а борьба за жизнь – лучшее оправдание жизни.

...Я бегу по снегу, задыхаясь, слюна стекает по подбородку – мне некогда ее вытирать. Останавливаюсь под деревом. Меня бьет дрожь – от холода и от волнения. Да, и от страха.
Дышу, стараясь делать это не очень громко.
Странная и естественная смесь страха и ярости.
Я уже не помню, что это – игра.
Я только помню, что у меня – 13 патронов, а Алекса... кажется 15, минус один, который он уже использовал.
Падающий снег кружит метелью, сила ветра ослабляется плотностью леса, и ветер воет от злости в расщелинах гор.
«Где он?» Напряжение грозит сжечь меня, я не знаю сколько еще я смогу продолжать эту игру.
С трудом поднимая ноги я продолжаю движение в высоком снегу. Сотни лет цивилизованной жизни облетели как шелуха. Проснувшийся животный инстинкт, пробившись сквозь темноту тысячелетий, подсказывает мне, что мой противник рядом. И я впервые в жизни чувствую, что я ЖИВУ.
Ветер и снег вдруг спадают, я натыкаюсь на занесенную снегом крошечную полянку и, как только я понимаю, что нельзя выходить на открытое место, совсем близко я слышу выстрел. Слева. Второй. Третий. Алекс бежит и стреляет почти без остановки. Я знаю, что это верный способ промахнуться, но не выдерживаю и нажимаю курок два раза подряд, почти не целясь - мимо. Рывком толкаю свое тело к земле. И с колена целюсь в Алекса, который пускает в меня пулю из-за дерева.

БУМ! – огрызнулся Глок. И пуля .45 калибра начинает свой путь. Время почти остановилось. Я уже знаю, что попал. Пуля скалывает кусочки коры, чиркая по стволу дерева, за которым стоит Алекс. Одна секунда стоит часа...
Он медленно оседает в снег. Шатаясь я подхожу к нему. Я не знаю что мне чувствовать. Кровь из раны на его груди выходит пузырями, он хрипит. Его руки трясутся, но в правой он еще держит пистолет. Я встаю на колени и вырываю пистолет силой. Смотрю в его лицо. На нем нет страха, это меня удивляет. Он хрипит и смотрит прямо мне в глаза – я пытаюсь разобрать слова, наклоняюсь ниже – «Я выиграл...» - эти слова, сказанные с предсмертным стоном будут всегда стоять у меня в ушах.
Довольный тем, что я его понял, он успевает улыбнуться и вдруг разом перестает дышать. Я чувствую боль глубоко внутри и понимаю, что он прав. Мне до сих пор жаль, что я не успел сказать ему об этом.
Я дотягиваюсь до его левой ладони – и почти без удивления вижу такой же короткий отросток на линии жизни. На моих глазах, линия бледнеет и на ее кончике появляется черточка.
Легкий ужас и я прихожу в чувства. Мне нужно выбираться отсюда. Оглядываюсь. Снегопад возобновился. Через несколько часов снег скроет тело и наши следы. Его не найдут до весны. Если найдут вообще. Но вероятность есть, и я понимаю, что у меня только что началась новая жизнь, новый я только что был рожден. Его будут искать. Сколько времени полиции понадобиться чтобы вызвать меня на первый допрос? Кто видел нас вместе? Когда? Но пока это все мне кажется неважным. Я знаю, что я нашел причину и смысл. И я поднимаюсь и ухожу, утопая в глубоком снегу. Я не оборачиваюсь.


Я сижу у себя дома и смотрю в круглое зеркало на моем столе. Оно осталось от предыдущего жильца, вернее наверное жилицы. Глаза, потерявшие зеленый оттенок, стали синее, глубже. Мелкие морщинки поселились рядом со внешними уголками глаз. Справа – больше, чем слева. Сеточка еще более мелких черточек окаймляет глаза снизу. Я стал старше. Или взрослее? Я вижу лицо человека, к которому я еще не привык. Лицо убийцы. Лицо человека, который знает что-то, что недоступно другим. Лицо человека, который нашел ответ. Но я знаю, что это полуответ. Не страшно, я чувствую, что решение, еще совсем неясное уже движется в поиске формы.
Я привыкну к этому лицу. Нужно побриться. Ведь сегодня Новый год.