Сегодня опять не сделала ничего полезного для общества,
может, поэтому чувствую себя прекрасно:))

Пара строк об осени:
период депресняков оставил во мне глубокий след… а теперь все это вылилось в пессимистичный (как обычно) рассказ.
Самую шапку напечатаю (может, кто заценит…)

"Натали"
Я часто смотрю на фотографию своей сестры: двоюродной сестры. Идеал девушки воплотился для меня в ее светлых волосах, задорной улыбке, лучистых глазах… Для меня только она всегда будет самой доброй, самой красивой, самой непредсказуемой, самой желанной…

1
Из Москвы моя семья перебралась в Екатеринбург. Мне тогда было двадцать.
Пока решался квартирный вопрос, я с матерью и отцом поселился за городом в доме сестры отца, у своей тети. Места там было много, к тому же мы всегда были желанными гостями, поэтому торопиться с переездом родители не хотели. Первую неделю пребывания в унылом частном секторе я просто бродил по дому и его окрестностям. Изнутри коттедж дышал умиротворяющим уютом, нагонявшим на меня безумную скуку. Каждой вещи здесь было отведено свое место, и если я по привычке оставлял сланцы у двери, а не клал их на отведенную для этого специальную полочку (верхняя – для зимней, средняя – для демисезонной, нижняя – для летней обуви), взгляд тети Али в мой адрес выражал крайнее недоумение с оттенком презрения. Тетя Аля вообще имела привычку навязывать свое мнение окружающим, причем делала это не деликатно и обоснованно, а напролом и с армейским напором. Ей казалось, что она одна живет так как надо, и остальное население Земного шара (примерно шесть миллиардов) просто обязано перенять у нее маниакальное честолюбие и привычку нести околесицу. Дядя Андрей же рядом с тетей Алей казался пришельцем с другой планеты. Худощавый, долговязый, с широкими скулами, тонкими губами, высоким лбом и породистой лысиной на фоне маленькой толстушки с хитрыми глазами и копной ярко выкрашенных во все цвета радуги волос, он смотрелся как карикатурный персонаж: постаревший и уже вышедший из моды. Дядя Андрей почти всегда молчал. Сетования своей второй половины воспринимал с видимым спокойствием, но в глубине его усталых серых глаз можно было увидеть полное безразличие. Не знаю, что связывало этих двоих. Абсолютно непохожие ни внутри, ни снаружи, они, однако, умудрились прожить вместе 22 года. Их жизнь не всегда была такой спокойной и обеспеченной. В 17 лет тетя Аля ради дяди Андрея убежала из дому, чем вызвала гнев отца. В итоге мой грозный дедушка прекратил с ней всякие отношения, ведь он то всегда надеялся, что его доченька выскочит замуж за сына одного из дедушкиных влиятельных друзей, а не за прыщавого студента с физического факультета. Молодожены уехали в Свердловск и здесь с нуля начали новую жизнь. Возможно, моя бедная тетя не всегда была такой невыносимой, возможно, что именно она была капитаном в этой странной семье, только теперь у каждого из них был свой маленький мирок, и даже спали они на разных кроватях.
Из окна отведенной мне комнаты открывался мрачный вид на недостроенный коттедж – красная трехэтажная громадина с пафосным фасадом и гипсовым львом у входа свидетельствовала об отсутствии у хозяев чувства вкуса и меры. Подъезд к дому был размыт дождем, и засохшие от жары ухабы напоминали кучи навоза. Изредка там появлялась машина хозяев: из черного Мерседеса вылезал здоровый бугай в черном добротном костюме, который смотрелся на нем как спортивный, и рядом с ним томная блондинка с ярко накрашенными губами. Она жалась к мужу как кошка, и, видимо, заменяла ему домашнего любимца. Детина что-то грозно кричал строителям, которые при виде работодателя начинали трудиться с усердием муравьев, а длинноногая подходила к статуе льва, с любовью гладила гипсовую гриву зверушки, и, по-моему, даже разговаривала с ним.
Воистину, мир за окном уподобился какой-то криминальной комедии с элементами гротеска. Люди, обитавшие здесь, носили некий ореол таинственности и недоступности. Жившие на этом крошечном островке, обнесенном бетонным забором, они и в самом деле думали, что дальше – только небо. Молодежи здесь практически не было, и единственным другом мне стала старая овчарка дяди Андрея – самое добродушное создание на свете. С ней мы изучили близлежащие постройки и когда у Дины (так звали собаку) было хорошее настроение, она даже развлекала меня простыми собачьими играми, типа «принеси палочку». Дядя Андрей, видя нашу странную дружбу, смеялся, говорил, что Дина самая злобная овчарка в мире, но просто влюбилась в меня. А иногда мы даже играли с моим тучным дядей в шахматы, и он рассказывал мне о невероятных успехах на поприще хореографии своей дочери Наташи. Оказалось, что моя двоюродная сестра всерьез занимается танцами, и на данный момент она колесит по стране в рамках какого-то престижного конкурса.
Последний раз я видел Наташу, когда ей было пять лет. Я и сам-то тогда был еще карапузом, но почему-то надолго запомнил ее светлые кудряшки и звонкий смех, похожий на трели колокольчиков. Теперь я с нетерпением ждал ее приезда, дабы посмотреть какой она стала в свои семнадцать.
В очередной из скучных вечеров, когда я, томясь от безделья, путешествовал по телевизионным каналам, бессмысленно тыкая в пульт дистанционного управления, тетя Аля принесла откуда-то увесистый семейный альбом в черном бархатном переплете. Я жутко не люблю эти глупые просмотры семейных реликвий: «А это я на курорте», «А вот муж, а рядом, не поверите, сам Пал Палыч. Как не знаете? Пал Палыч это…» - и начинается обсуждение темы не интересной никому, кроме рассказчика.
Показывая свое фото, человек в первую очередь сам любуется собой. Для него фото – это зеркало, которое показывает лишь то, что он хочет видеть. И если нам не нравится кадр, который запечатлил объектив, мы всегда вольны убрать фотокарточку в дальний угол и забыть о ней, как о печальном недоразумении.
Однако в этот вечер я присоединился к семейному кругу, дабы окунуться в мельчайшие подробности личной жизни абсолютно чужих мне людей, если не считать узы родства, которые теперь я ненавижу больше жизни.
Мирно шелестели страницы. Фотографий оказалось огромное множество, и как только альбом заканчивался, на его месте, как по мановению волшебной палочки, появлялся следующий - еще увесистей – причем каждая фотография сопровождалась долгими комментариями тети Али.
Я смотрел без интереса, стараясь увидеть в этих манекенных позах и пустых глазах, скалящихся на меня с глянцевых обложек, намек на реальность. А потом я увидел ее: светлые волосы до плеча развевались на ветру так живо, что я даже ощутил его легкое дуновение; она стояла спиной к объективу, обернув к нему лишь голову. Она смеялась, наверно она даже громко хохотала. Руки ее были раскинуты в стороны и немного вверх, подобно плавному взмаху крыльев грациозной птицы. Голубой ситцевый сарафан до колена под напорами ветра плотно прилегал к телу, позволяя разглядеть всю красоту ее форм. А глаза горели таким задорным огнем, что фотография казалась живой.
Сердце забилось сильнее. Я почувствовал, как внутри со страшной скоростью растет огромный шар, не дающий вдохнуть полной грудью. Он заполнял меня, раздирая легкие, и от этого почему-то становилось сладостно и горько одновременно. Казалось, время остановилось. На миг исчезло все: скрипучий голос тети Али, треск костра в камине, монотонный голос диктора в телевизоре. Я даже не мог понять дышу ли я. И хотелось только одного: смотреть на девушку с фото, любоваться ею, тонуть в ее озорных глазах, восхищаться ее царственной осанкой и наивной простотой.
Страницу альбома перелистнули. Наваждение пропало, и я напрягся, будто ожидая удара.
- Тетя Аля, - скороговоркой пролепетал я и понял, как охрип мой голос и пересохло в горле, - А что там за девушка в сарафане на фото?
- Где? – тетя Аля взглянула на предыдущую страницу, - Так это же Наташа, Андрей! Ты что же, сестру не признал?
- Я даже не … - начал было я, но она перебила.
- Хотя да, здесь она вышла ужасно. Скорчила рожу, от камеры отвернулась. Она у нас любит пообезьянничать.
Внутри у меня что-то потухло. Как будто на скорости в 200 км кто-то резко нажимает на тормоз: в голове кувыркаются спутанные в клубок мысли, тело расслабленно, глаза часто моргают, будто только что увидели яркий свет после долгих лет тьмы. Это красный свет на перекрестке.
Я остался и продолжал изображать интерес, рассматривая уже четвертый альбом. На самом деле я надеялся увидеть еще хотя бы одну фотографию Наташи, но на страницах мелькали лишь унылые рожи, которые честно пытались изобразить улыбки радости и счастья на морщинистых лицах, покрытых толстым слоем грима. Но эти люди были похожи на плохих актеров, которые играют плохих актеров в пустом закрытом театре.
Я лег спать.
Всю ночь мне снилась девушка в ситцевом сарафане со светлыми волосами, которая бежит по берегу навстречу ветру и смеется от счастья.
Все дальнейшее время, проведенное у родственников, превратилось для меня в тонкую ленту ожидания. Ожидания приезда Наташи. Теперь каждый день был не просто похож на предыдущий. Он с самого утра был наполнен странными бликами, обещающими осуществление всех желаний. Но близился вечер, и солнечные лучи превращались в угнетающие плети, которые безжалостно разрывали мое больное сердце.
Вопреки всем моим ожиданиям, Наташа так и не приехала. В сентябре, после двух месяцев душевного застоя, я уехал в Москву к друзьям, а оттуда уже в Екатеринбург, на новую квартиру.
С каждым днем шар в моей груди сжимался и к началу осени превратился в затвердевший камень где-то под сердцем, который взрывался приступами ноющей боли при мысли о девушке с фото, которая, раскинув руки в стороны, смеется, подставив свое милое лицо навстречу ветру.


УХ, аж руки отсохли. Все таки мне больше по душе хемингуэеевский способ письма
До завтра...