Я бел,
любимая.
Я — мел,
который морем был
и рыб и птиц имел
и побелел.
Я меловой период.
В глубине
есть отпечатки раковин на мне.
Моя ладонь, и та
лишь оттиск допотопного листа.
А ты — начало.
Ты полет стрекоз.
Ты всплеск летучих рыб.
Ты небо первых гроз.
Ты только что начавшаяся жизнь.
Ты радуга,
ты первая из призм.
Ты только что открытые глаза.
Ты водопад из золота волос.
Ты вылет первых ос.
А я — глубинный мел,
в моей душе
былых стрекоз, и рыб, и птиц клише.
Рукой веселой камни разгребя,
на белом
мне —
прочти:
«Любил тебя».

Семен Кирсанов

Над лесистыми сопками тихо взойдет луна.
Если росы к рассвету не выпадут - быть дождю.
Надо мною раскидистых сосен встает стена.
"Выходи ко мне, братец, не бойся меня.
Я жду."

Ты могучий хозяин неведомых людям сил,
Под твоей бурой шерстью - извечный покой лесов.
Мы приходим у тебе, если не у кого просить,
Нынче я прихожу под сосновый медвежий кров.

Ты выходишь, косматый, из тьмы вековой тайги
Ты ворчишь и блестят слюдою твои глаза.
Я сажусь на колени. "Прошу тебя, помоги!
Помоги воротиться тому, кто ушел, назад!

Он сказал, что когда перестанет луна расти
Он вернется, и это последний уже предел.
Если он не вернулся - настигла беда в пути,
И тогда я должна приходить за него к тебе.

Ты глядишь на меня, и я вижу в твоих глазах,
Что тому, кто ушел будет охрой посыпан лоб
И я сердцем предчувствую, что ты хотел сказать.
Он погиб. И меня начинает колоть озноб.

Ты проводишь когтями по стрепанным волосам.
Почему мне до боли твой сумрачный рык знаком?
Вдруг совсем человечьими стали твои глаза
" Я вернулся, родная. Вернулся другим путем."

Ира Ульянова

Ольга Лишина
24 мая 2013 в 19:48

Друг, улыбнись, мы же выросли в тех, на кого молились лет так пятнадцать назад.
Все, что тогда казалось божественным проявлением:
Позеленели с годами твои глаза,
Скулы прорезались четче
и выцвели в белое джинсы от времени.

Недостижимые были вершины: крыши, облезлые кухни, прокуренные дома.
Вот оно все - в лучшем виде, смотри - зажмурившись;
Эта весна... Не расскажешь, зачем она,
Только бери, раз дают,
и беги с ней, пока не остыла по узким улицам.

Это же правда смешно, оцени иронию, как известный меркуционист:
Думали - выскочим, выпрыгнем, в небо, в десны.
Только на деле живое тянет не вверх, а вниз.
Трудно быть богом?
Собою быть тоже... Непросто.


Так стреляй, пока живо,
Куй, пока горячо.
И глаза даже - видишь, дамасские, словно сталь.
Я сейчас заведенная, быстрая как волчок.

Я - стеклянные брызги, невыставленный хрусталь.
Так стреляй, пока живо,
Какого ты черта встал?

Видишь, все что горит во мне - правильно и светло.
Видишь, сколько того, что не может гореть вообще.
Все что есть теперь - пусть обратится трухой, золой,
Ибо боль - это лишь неизменность во мне вещей.
Так сожги, что сгорает, а что не горит - разбей,

Хоть руками, хоть выстрелом,
Если сумеешь - криком.
Я фарфор, для которого больно остаться целым.
Так стреляй, пока это не стало казаться диким,
И не стало казаться что средство не стоит целей.

Я на коже почувствую взгляд твоего прицела.

Внучка того самого

Баллада о маленьком буксире

Это - я.
Мое имя - Антей.
Впрочем,
я не античный герой.
Я - буксир.
Я работаю в этом порту.
Я работаю здесь.
Это мне по нутру.
Подо мною вода.
Надо мной небеса.
Между ними
буксирных дымков полоса.
Между ними
буксирных гудков голоса.

Я - буксир.
Я работаю в этом порту.
Это мой капитан
с сигаретой во рту.
Он стоит у штурвала
(говорят - за рулем).
Это мой кочегар -
это он меня кормит углем.
Это боцман,
а это матросы.
Сегодня аврал.
Это два машиниста -
два врача, чтобы я не хворал.
Ну, а кто же вон там,
на корме,
в колпаке?
Это кок
с поварешкой прекрасной в руке.

Я - буксир.
Все они - это мой экипаж.
Мы плывем.
Перед нами прекрасный пейзаж:
впереди синева,
позади синева
или кранов подъемных
вдалеке кружева.
На пустых островках
зеленеет трава,
подо мною залив
и немножко Нева.

Облака проплывают
в пароходных дымках,
отражаясь в воде.
Я плыву в облаках
по прекрасным местам,
где я был молодым,
возле чаек и там,
где кончается дым.

На рассвете в порту,
когда все еще спят,
я, объятый туманом
с головы и до пят,
отхожу от причала
и спешу в темноту,
потому что КОРАБЛЬ
появился в порту.

Он явился сюда
из-за дальних морей,
там, где мне никогда
не бросать якорей,
где во сне безмятежно
побережья молчат,
лишь на пальмах прибрежных
попугаи кричат.

Пересек океан -
и теперь он у нас.
Добрый день, иностранец,
мы приветствуем вас.
Вы проделали путь
из далекой страны.
Вам пора отдохнуть
у причальной стены.
Извините, друзья,
без меня вам нельзя.
Хоть, собравшись на бак,
вы и смотрите вниз,
но нельзя вам никак
без меня обойтись.
Я поставлю вас здесь,
средь других кораблей,
чтоб вам было в компании
повеселей,
слева - берег высокий,
а справа - Нева.
Кран распустит над вами
свои кружева.

…А потом меня снова
подкормят углем,
и я вновь поплыву
за другим кораблем.

Так тружусь я всегда,
так тружусь и живу,
забываю во сне,
чем я был наяву,
постоянно бегу,
постоянно спешу,
привожу, увожу,
привожу, увожу.
Так тружусь я всегда,
очень мало стою.
То туда, то сюда.
Иногда устаю.

…И, когда я плыву
вдоль причала домой,
и закат торопливый
все бежит за кормой,
и мерцает Нева
в серебристом огне,
вдруг я слышу слова,
обращенные мне.
Словно где-то вдали,
собираясь в кружок,
говорят корабли:
- Добрый вечер, дружок.
Или просто из тьмы,
обработавший груз,
"бон суар, мон ами"
тихо шепчет француз.
Рядом немец твердит:
"гутен абенд, камрад".
"О, гуд бай!" - долетит
от английских ребят.

До свиданья, ребята,
до свиданья, друзья.

Не жалейте, не надо,
мне за вами нельзя.

Отплывайте из дому
в белый утренний свет,
океану родному
передайте привет.

Не впервой расставаться,
исчезайте вдали.

Кто-то должен остаться
возле этой земли.

Это я, дорогие,
да, по-прежнему я.
Перед вами другие
возникают края,
где во сне безмятежно
побережья молчат,
лишь на пальмах прибрежных
попугаи кричат.

И хотя я горюю,
что вот я не моряк,
и хотя я тоскую
о прекрасных морях,
и хоть горько прощаться
с кораблем дорогим,
НО Я ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ
ТАМ,
ГДЕ НУЖЕН ДРУГИМ.

И когда я состарюсь
на заливе судьбы,
и когда мои мачты
станут ниже трубы,
капитан мне скомандует
"право руля",
кочегар мне подбросит
немного угля,
старый боцман в зюйд-вестке
мой штурвал повернет
и ногой от причала
мне корму оттолкнет, -
- и тогда поплыву я
к прекрасному сну
мимо синих деревьев
в золотую страну,
из которой еще,
как преданья гласят,
ни один из буксиров
не вернулся назад.

Иосиф Бродский, 1962 г.

Безразмерное

А чтобы сдаться, всегда найдётся
Вагон причин.
То денег нету, то климат у нас суров.
И, скажем, пишут, что это просто -
Вырастить бальзамин.
А ты возьми, попробуй -
Вырасти розу ветров!

А я живу опять, как водится, не всерьёз.
В глазах насмешка, и ноша моя легка.
Измерить, взвесить -
казалось бы, в чём вопрос?
А ты, возьми, попробуй -
Измерь облака!

А я всё бегу, и я даже знаю, зачем.
Затем, чтоб падать совсем без сил
на исходе дня.
Но облака или, скажем, ветер - они же всем.
А ты возьми, возьми и попробуй
Догнать меня.
Argentum
4 мар 2013 в 23:24

Мы - движение, это по сути процесс, не имеющий окончания
Ты, похоже, не успеваешь менять свои внутренние декорации
Говоришь - ты захлебываешься, барахтаешься в отчаянии,
Не приспособившись к данной минуте и данной ситуации

Знаешь, ты отрасти себе крылья, а лучше жабры и перепонки,
Все равно будет сложно, больно. Надейся на регенерацию
И пожалуйста помни - мель проплывают легкие плоскодонки
А фрегатам всем телом в песок приходится погружаться
Анна долгарева (лемерт)
В городе, где каждый куда-то спешит и обязательно занят,
где каждый день все новых приезжих выплевывает вокзал,
жил человек со смешливыми голубыми глазами.
Он собирал истории,
выращивал и раздавал.

На базарах, на узких улочках, в метрополитене,
иногда заходя в какой-нибудь дом и заглядывая в подвал,
он ходил, высматривая их маленькие тени,
подбирал их на мусоркам, с осторожностью доставал.

Истории подрастали в его небольшой квартире,
прыгали по столам и диванам, спали у него на груди,
даже на голове. Друзья иногда шутили,
что однажды он сам превратится в историю.
Но это еще впереди.

А когда его истории подрастали и становились зрячи
и способны сами стоять на тонких ногах,
он искал им хорошие руки, оправдывался: иначе
как бы кто-то из них с тоски бы тут не зачах.

Чаще других к нему приходили молодые пары,
иногда - искатели приключений, иногда старики.
Он выбирал для каждого - из толстеньких и поджарых,
веселых и грустноглазых, мирных и бунтовских.

Он просил заботиться об историях, не бросать их надолго,
не забывать о них и, пожалуйста, не обижать,
напоследок он целовал их в нос и трепал по холкам,
И провожал глазами. Ну как тут не провожать.

Он вздыхал и много курил, беспокоясь, а повечерью
часто думал о том, каково их видеть после всего, что прошло...

Например, сейчас я стою у него под дверью.
У меня на руках моя история, и она дышит хрипло и тяжело.

Я ее приношу в третий раз за год, что она мне досталась,
в первый раз я успела быстро, во-второй он с трудом ее откачал...
Она лежит у меня на руках, и в глазах у нее усталость,
и как-то вся она напряжённа и горяча.

Я стою у порога и шепчу ей: "Маленькая, ну что ты,
продержись, пожалуйста". И нажимаю кнопку звонка.

Жил такой человек. Он сделал это своей работой.
Пожалуйста, пускай он будет сегодня дома.
Пускай.
**
вечер поднимается темнотою вверх, словно чаинки со дна,
в середине февраля нежданно-негаданно приходит весна,
и растрепано ее небо, и земля обнажающаяся черна.

я расту из этой весны кособоким снеговиком,
я учусь быть травой и птицей, котенком, листком, жуком,
я учусь забывать, кем была я, и кем я буду потом.

я хочу быть никем, дождинкой в дожде, листком на ветру,
я рождаюсь утром, а вечером я умру,
и опять появлюсь поутру,
я хочу не бояться, не думать, не вопрошать,
только чувствовать и дышать.

не задавай вопросов, не бейся в стены, не замирай,
слушай, как стучат дождинки и как грохочет трамвай,
трогай мокрые ветки, и землю, и подоконника край.

стань травой, и землею, и ароматом цветка.
и душа твоя будет четырехлетня, улыбчива и легка.

так любовь, очищенная от жажды,
становится полноводна и глубока.
Я бел,
любимая.
Я — мел,
который морем был
и рыб и птиц имел
и побелел.
Я меловой период.
В глубине
есть отпечатки раковин на мне.
Моя ладонь, и та
лишь оттиск допотопного листа.
А ты — начало.
Ты полет стрекоз.
Ты всплеск летучих рыб.
Ты небо первых гроз.
Ты только что начавшаяся жизнь.
Ты радуга,
ты первая из призм.
Ты только что открытые глаза.
Ты водопад из золота волос.
Ты вылет первых ос.
А я — глубинный мел,
в моей душе
былых стрекоз, и рыб, и птиц клише.
Рукой веселой камни разгребя,
на белом
мне —
прочти:
«Любил тебя».

Семен Кирсанов

Над лесистыми сопками тихо взойдет луна.
Если росы к рассвету не выпадут - быть дождю.
Надо мною раскидистых сосен встает стена.
"Выходи ко мне, братец, не бойся меня.
Я жду."

Ты могучий хозяин неведомых людям сил,
Под твоей бурой шерстью - извечный покой лесов.
Мы приходим у тебе, если не у кого просить,
Нынче я прихожу под сосновый медвежий кров.

Ты выходишь, косматый, из тьмы вековой тайги
Ты ворчишь и блестят слюдою твои глаза.
Я сажусь на колени. "Прошу тебя, помоги!
Помоги воротиться тому, кто ушел, назад!

Он сказал, что когда перестанет луна расти
Он вернется, и это последний уже предел.
Если он не вернулся - настигла беда в пути,
И тогда я должна приходить за него к тебе.

Ты глядишь на меня, и я вижу в твоих глазах,
Что тому, кто ушел будет охрой посыпан лоб
И я сердцем предчувствую, что ты хотел сказать.
Он погиб. И меня начинает колоть озноб.

Ты проводишь когтями по стрепанным волосам.
Почему мне до боли твой сумрачный рык знаком?
Вдруг совсем человечьими стали твои глаза
" Я вернулся, родная. Вернулся другим путем."

Ира Ульянова

Ольга Лишина
24 мая 2013 в 19:48

Друг, улыбнись, мы же выросли в тех, на кого молились лет так пятнадцать назад.
Все, что тогда казалось божественным проявлением:
Позеленели с годами твои глаза,
Скулы прорезались четче
и выцвели в белое джинсы от времени.

Недостижимые были вершины: крыши, облезлые кухни, прокуренные дома.
Вот оно все - в лучшем виде, смотри - зажмурившись;
Эта весна... Не расскажешь, зачем она,
Только бери, раз дают,
и беги с ней, пока не остыла по узким улицам.

Это же правда смешно, оцени иронию, как известный меркуционист:
Думали - выскочим, выпрыгнем, в небо, в десны.
Только на деле живое тянет не вверх, а вниз.
Трудно быть богом?
Собою быть тоже... Непросто.


Так стреляй, пока живо,
Куй, пока горячо.
И глаза даже - видишь, дамасские, словно сталь.
Я сейчас заведенная, быстрая как волчок.

Я - стеклянные брызги, невыставленный хрусталь.
Так стреляй, пока живо,
Какого ты черта встал?

Видишь, все что горит во мне - правильно и светло.
Видишь, сколько того, что не может гореть вообще.
Все что есть теперь - пусть обратится трухой, золой,
Ибо боль - это лишь неизменность во мне вещей.
Так сожги, что сгорает, а что не горит - разбей,

Хоть руками, хоть выстрелом,
Если сумеешь - криком.
Я фарфор, для которого больно остаться целым.
Так стреляй, пока это не стало казаться диким,
И не стало казаться что средство не стоит целей.

Я на коже почувствую взгляд твоего прицела.

Внучка того самого

Баллада о маленьком буксире

Это - я.
Мое имя - Антей.
Впрочем,
я не античный герой.
Я - буксир.
Я работаю в этом порту.
Я работаю здесь.
Это мне по нутру.
Подо мною вода.
Надо мной небеса.
Между ними
буксирных дымков полоса.
Между ними
буксирных гудков голоса.

Я - буксир.
Я работаю в этом порту.
Это мой капитан
с сигаретой во рту.
Он стоит у штурвала
(говорят - за рулем).
Это мой кочегар -
это он меня кормит углем.
Это боцман,
а это матросы.
Сегодня аврал.
Это два машиниста -
два врача, чтобы я не хворал.
Ну, а кто же вон там,
на корме,
в колпаке?
Это кок
с поварешкой прекрасной в руке.

Я - буксир.
Все они - это мой экипаж.
Мы плывем.
Перед нами прекрасный пейзаж:
впереди синева,
позади синева
или кранов подъемных
вдалеке кружева.
На пустых островках
зеленеет трава,
подо мною залив
и немножко Нева.

Облака проплывают
в пароходных дымках,
отражаясь в воде.
Я плыву в облаках
по прекрасным местам,
где я был молодым,
возле чаек и там,
где кончается дым.

На рассвете в порту,
когда все еще спят,
я, объятый туманом
с головы и до пят,
отхожу от причала
и спешу в темноту,
потому что КОРАБЛЬ
появился в порту.

Он явился сюда
из-за дальних морей,
там, где мне никогда
не бросать якорей,
где во сне безмятежно
побережья молчат,
лишь на пальмах прибрежных
попугаи кричат.

Пересек океан -
и теперь он у нас.
Добрый день, иностранец,
мы приветствуем вас.
Вы проделали путь
из далекой страны.
Вам пора отдохнуть
у причальной стены.
Извините, друзья,
без меня вам нельзя.
Хоть, собравшись на бак,
вы и смотрите вниз,
но нельзя вам никак
без меня обойтись.
Я поставлю вас здесь,
средь других кораблей,
чтоб вам было в компании
повеселей,
слева - берег высокий,
а справа - Нева.
Кран распустит над вами
свои кружева.

…А потом меня снова
подкормят углем,
и я вновь поплыву
за другим кораблем.

Так тружусь я всегда,
так тружусь и живу,
забываю во сне,
чем я был наяву,
постоянно бегу,
постоянно спешу,
привожу, увожу,
привожу, увожу.
Так тружусь я всегда,
очень мало стою.
То туда, то сюда.
Иногда устаю.

…И, когда я плыву
вдоль причала домой,
и закат торопливый
все бежит за кормой,
и мерцает Нева
в серебристом огне,
вдруг я слышу слова,
обращенные мне.
Словно где-то вдали,
собираясь в кружок,
говорят корабли:
- Добрый вечер, дружок.
Или просто из тьмы,
обработавший груз,
"бон суар, мон ами"
тихо шепчет француз.
Рядом немец твердит:
"гутен абенд, камрад".
"О, гуд бай!" - долетит
от английских ребят.

До свиданья, ребята,
до свиданья, друзья.

Не жалейте, не надо,
мне за вами нельзя.

Отплывайте из дому
в белый утренний свет,
океану родному
передайте привет.

Не впервой расставаться,
исчезайте вдали.

Кто-то должен остаться
возле этой земли.

Это я, дорогие,
да, по-прежнему я.
Перед вами другие
возникают края,
где во сне безмятежно
побережья молчат,
лишь на пальмах прибрежных
попугаи кричат.

И хотя я горюю,
что вот я не моряк,
и хотя я тоскую
о прекрасных морях,
и хоть горько прощаться
с кораблем дорогим,
НО Я ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ
ТАМ,
ГДЕ НУЖЕН ДРУГИМ.

И когда я состарюсь
на заливе судьбы,
и когда мои мачты
станут ниже трубы,
капитан мне скомандует
"право руля",
кочегар мне подбросит
немного угля,
старый боцман в зюйд-вестке
мой штурвал повернет
и ногой от причала
мне корму оттолкнет, -
- и тогда поплыву я
к прекрасному сну
мимо синих деревьев
в золотую страну,
из которой еще,
как преданья гласят,
ни один из буксиров
не вернулся назад.

Иосиф Бродский, 1962 г.

Безразмерное

А чтобы сдаться, всегда найдётся
Вагон причин.
То денег нету, то климат у нас суров.
И, скажем, пишут, что это просто -
Вырастить бальзамин.
А ты возьми, попробуй -
Вырасти розу ветров!

А я живу опять, как водится, не всерьёз.
В глазах насмешка, и ноша моя легка.
Измерить, взвесить -
казалось бы, в чём вопрос?
А ты, возьми, попробуй -
Измерь облака!

А я всё бегу, и я даже знаю, зачем.
Затем, чтоб падать совсем без сил
на исходе дня.
Но облака или, скажем, ветер - они же всем.
А ты возьми, возьми и попробуй
Догнать меня.
Argentum
4 мар 2013 в 23:24

Мы - движение, это по сути процесс, не имеющий окончания
Ты, похоже, не успеваешь менять свои внутренние декорации
Говоришь - ты захлебываешься, барахтаешься в отчаянии,
Не приспособившись к данной минуте и данной ситуации

Знаешь, ты отрасти себе крылья, а лучше жабры и перепонки,
Все равно будет сложно, больно. Надейся на регенерацию
И пожалуйста помни - мель проплывают легкие плоскодонки
А фрегатам всем телом в песок приходится погружаться
Анна долгарева (лемерт)
В городе, где каждый куда-то спешит и обязательно занят,
где каждый день все новых приезжих выплевывает вокзал,
жил человек со смешливыми голубыми глазами.
Он собирал истории,
выращивал и раздавал.

На базарах, на узких улочках, в метрополитене,
иногда заходя в какой-нибудь дом и заглядывая в подвал,
он ходил, высматривая их маленькие тени,
подбирал их на мусоркам, с осторожностью доставал.

Истории подрастали в его небольшой квартире,
прыгали по столам и диванам, спали у него на груди,
даже на голове. Друзья иногда шутили,
что однажды он сам превратится в историю.
Но это еще впереди.

А когда его истории подрастали и становились зрячи
и способны сами стоять на тонких ногах,
он искал им хорошие руки, оправдывался: иначе
как бы кто-то из них с тоски бы тут не зачах.

Чаще других к нему приходили молодые пары,
иногда - искатели приключений, иногда старики.
Он выбирал для каждого - из толстеньких и поджарых,
веселых и грустноглазых, мирных и бунтовских.

Он просил заботиться об историях, не бросать их надолго,
не забывать о них и, пожалуйста, не обижать,
напоследок он целовал их в нос и трепал по холкам,
И провожал глазами. Ну как тут не провожать.

Он вздыхал и много курил, беспокоясь, а повечерью
часто думал о том, каково их видеть после всего, что прошло...

Например, сейчас я стою у него под дверью.
У меня на руках моя история, и она дышит хрипло и тяжело.

Я ее приношу в третий раз за год, что она мне досталась,
в первый раз я успела быстро, во-второй он с трудом ее откачал...
Она лежит у меня на руках, и в глазах у нее усталость,
и как-то вся она напряжённа и горяча.

Я стою у порога и шепчу ей: "Маленькая, ну что ты,
продержись, пожалуйста". И нажимаю кнопку звонка.

Жил такой человек. Он сделал это своей работой.
Пожалуйста, пускай он будет сегодня дома.
Пускай.
**
вечер поднимается темнотою вверх, словно чаинки со дна,
в середине февраля нежданно-негаданно приходит весна,
и растрепано ее небо, и земля обнажающаяся черна.

я расту из этой весны кособоким снеговиком,
я учусь быть травой и птицей, котенком, листком, жуком,
я учусь забывать, кем была я, и кем я буду потом.

я хочу быть никем, дождинкой в дожде, листком на ветру,
я рождаюсь утром, а вечером я умру,
и опять появлюсь поутру,
я хочу не бояться, не думать, не вопрошать,
только чувствовать и дышать.

не задавай вопросов, не бейся в стены, не замирай,
слушай, как стучат дождинки и как грохочет трамвай,
трогай мокрые ветки, и землю, и подоконника край.

стань травой, и землею, и ароматом цветка.
и душа твоя будет четырехлетня, улыбчива и легка.

так любовь, очищенная от жажды,
становится полноводна и глубока.

Chuchundra, глубокие стихи...

.
[248x203]

Chuchundra, Машенька с Днем Рождения тебя!
Предчувствие чуда, волнения,
Как в детстве, в сердечке твоем.
И вот он настал — день рождения,
Наполненный светом, добром.

Закрой же глаза свои, милая.
Желанья скорей загадай!
Судьба твоя будет счастливая,
Мечтам лишь свободу давай.

Любовью окрасятся сказочной
Все долгие ночи и дни.
Ты, страстью ее перевязанной,
Старательно в сердце храни!

И знай, что девчонка красивая,
Как ты, на всем свете одна!
И быть госпожа Жизнь спесивая
К тебе благосклонна должна!