Это цитата сообщения Петр_Бем Оригинальное сообщение

Многие молодые люди считают творческую самореализацию «целью в себе». Они фонтанируют, поддаются эйфории, пишут строку за строкой, рисуют набросок за наброском, делают фотографию за фотографией. Их творческая алчность вырастает до немыслимых пределов. Даже самая убогая, ничемная почеркушка кажется им откровением, посланием из дальних галактик. Ими движет не желание рассказать. Они стремятся показать. Похвастаться. Блеснуть. Доказать то, что их дерево плодоносит. Однажды молодой творец открывает свою папку, чтобы подсчитать количество божественных откровений — и ловушка захлопывается.

Разочарование. Похмелье. Стыд.

Так было со мной. Так бывает с другими. Многие мои знакомцы разрывали в клочья свои работы, судорожно пытались выбрать новый курс, встать на новую дорожку. Резко отметали целые пласты своей творческой жизни — да и обычной тоже — в попытке начать всё с начала. Я знаю это чувство. Знаю, как это бывает.

И я знаю, как сознание услужливо отыскивает оправдания. В чем причина нашей депрессии? Как вырваться из порочного круга? Чего я еще не понял? Быть может, нужно просто посмотреть с другой стороны? И тут мы видим ответ. Мы говорим: нет-нет, я вовсе не разочарован! Просто я перешел на другой этап! Я встал на ступень выше! Всё то, что я делал до этого — лишь тренировка, подспорье... и вот сейчас я наконец-то осознал то, на что действительно способен! Мы рвёмся всё дальше и дальше, нас подхватывает эйфория новых свершений, на лице расцветает улыбка... и нам хорошо. Мы под кайфом.




Если да, то вы — мои былые товарищи по несчастью, любители естественных наркотиков. Творческие наркоманы.

Вот девушка стоит перед мольбертом. Она проводит линию. Потом ещё одну. Потом ещё одну. В её голове суетятся совершенно разные мысли, она думае обо всём сразу. Мысли движутся с возрастающей скоростью, её рука отделяется от тела и рисует сама собой. Девушке нравится это чувство. В её сознании не остаётся ничего конкретного. Циклон образов, оттенков чувств, догадок, истин и предположений. Она летит, растворяется, её охватывает творческая эйфория. Она вмазана — и вот рисунок завершен, но ей мало одного рисунка. Она всё исправляет его, исправляет, исправляет. Потом она берёт еще один лист бумаги, хватает новый карандаш — и снова парит. В такие минуты люди не подходят к девушке. Они знают, что она не адекватна. Она захвачена порывом творчества. Её не надо трогать... также, как не надо трогать любого наркомана, когда он под кайфом. Девушка напевает что-то, шепчет неразборчивые слова, запускает руку под майку, дотрагивается до своего тела. Она может поковыряться в носу, почесть голову, измазать щёку краской. Ей всё равно. Достаточно одной таблетки в день.

Вот я, два года назад. Передо мной — экран монитора. Руки мерно лежат на клавишах. Я думаю. Затем я начинаю медленно печатать. Первый абзац чаще всего не удаётся. Я переписываю его минимум три-четыре раза. Потом второй. Потом третий. Где-то с четвертого абзаца творческие пары, впитавшись в кровь, доходят до мозга — и пальцы начинают безумную пляску. Я сам не понимаю, какое волшебство помогает мне связывать слова, выстраивать фразы. Я становлюсь ритмом, слогом, порывом. Я пишу, пишу, пишу — и знаю, что нельзя остановиться. Иначе оно уйдёт. Ведь я пишу так редко. Я ещё не привык. Я не выдержу второй дозы. Я сойду с ума. Мне нужно делать, делать, делать. Мне нужно творить — всё больше. Больше. Вот я ставлю последнюю точку, закуриваю... и чувствую опустошение. Опустошение и негу во всём теле. Мне хорошо.

Наркоманом я был очень долго. Как и все наркоманы, я был свято уверен в том, что подобная эйфория доступна исключительно мне. Другие, считающие меня самовлюбленным дураком, просто ни разу не испытывали подобного наслаждения. Я видел прекрасные миры, творил... что они в этом понимают? Для них это табу. Они ограничены. Педагоги видели, что я крепко подсел на иглу и пытались мне помочь. Я ненавидел их за это. Мысли, которые они так и не смогли донести до меня, оборачивались в упрёки. Упрёки порождали агрессию. Агрессия нуждалась в выходе. Я начал бухать. Я начал думать о сиськах и влажных женских промежностях. Я вошел в обычный житейский ритм... но никогда не забывал о творческой дозе. Укол — и я парю. Потом перерыв — и еще укол.

Сейчас мне удалось слезть с иглы.

В течении последних трёх-четырёх месяцев вышло так, что я дошёл до грани во всём, от чего получал кайф. Организаторская деятельность, учеба, общение, личная жизнь — всё стало крепче, лучше. Я курил сигарету за сигаретой, писал абзац за абзацем, рисовал, фотографировал. Казалось, что вся моя жизнь — это тягучий, медленный оргазм. Мне никто не мешал. Меня все любили. Со мной все мирились. Казалось, что я делаю всё правильно. Что я непогрешим. Я пил. Пил очень много и очень часто. Июнь, июль, август... я пил каждый вечер, и мне было мало. Меня ничто не брало. У меня ничего не болело. Даже в момент печали — как же без неё? — я был преисполнен уверенности, что моя печаль — самая печальная печаль в мире. Никто не допетрит до того, что именно я ощущаю... а потом я просто кольнусь рассказиком — и всё вернётся на круги своя. Я снова расцвету и поражу весь мир.

Сейчас я завидую слабым. Слабак не выдержал бы того, что выдержал я. Для того, чтобы сломаться и через собственную боль осознать истинный смысл происходящего, слабаку было бы достаточно от силы пару недель моего кайфа. А я держался очень долго. И дошёл до последней точки. Точки, за которой... Здесь принято говорить: за которой было только два пути, — однако, в моём случае двух путей не было. Был только один. И вёл он явно не ввысь.

Мне повезло. Мои наркотики были связаны друг с другом. Отказавшись от одного, я автоматически отказывался и от второго. Отказавшись от второго, я должен был отказаться и от третьего — иначе вернулись бы все, а мне надоело быть торчком. Я даже немного горжусь своей предусмотрительностью: ведь это сложно — сделать так, что, завязав с кокаином, человек завязал бы и с выпивкой. У меня это получилось.

Как всякий «замороженный», я подсел на резкую измену. Потом началась ломка, которая продолжается и сегодня. Я не могу уснуть, а если удаётся — сплю от силы три-четыре часа. Мои чувства обострены до предела. Дни напролёт я ощущаю тяжесть в голове и мучаюсь приступами несварения. Я действую автоматически, жестоко ограничиваю себя не только в удовольствиях — но и в чувствах. Я отсекаю от себя куски гнилой плоти. Пытаюсь вырвать зараженные, привыкшие к яду нервы. Я выдержал классическое творческое кровопускание, и если кто-то думает, что это легко — пусть поцелует меня в жопу. День за днём я пытаюсь привнести в свою жизнь ясность, точность, выверенность и откровенность. Я становлюсь всё более независимым, начинаю делать то, что мне действительно хочется — и без всякого страха смотрю на себя в зеркало.

К примеру, я прекрасно понимаю, что этот пост написан отвратительно. Его начало не имеет ничего общего с его истинной мыслью. Я знаю, что лишь единицы дочитают всё это до конца. Я уверен, что тут куча сослагательных наклонений, наречий и пассивных залогов — а это непростительно для прозы. Знаю я также и то, что многие люди, прочитав этот пост, найдут подтверждение своим догадкам, испытают эйфорию своей прозорливости... и примут долгожданный укол. Мне жаль, но это неизбежно. И ещё я знаю, что я не стану их разубеждать. Я отдаю себе отчет в своей жестокости, в своей злобе и своей зависти к некоторым людям, лишённым возможности пройти через то, что я. Да, черт подери. Я им завидую — этим сухим, глупым, приземлённым юношам и девушкам, которые нуждаются лишь в необходимом минимуме. Которым нужно просто жить, просто любить кого-то и просто быть любимым. Я ненавижу тех, кому нужно ПРОСТО, и в то же время я завидую им.

А ещё я наконец-то понимаю, что я делаю. Во мне осталось всё, что было. Я не ослаб, не растерял творческих способностей. Просто сейчас я вижу истинные цели и способен пожертвовать своим кайфом ради их достижения. Именно это отличает творца от наркомана.