Видимо, первым признаком второго возрастного кризиса является совершенное непонимание, как тебя оценивают люди.

В этой связи второй кризис мало отличается от пубертатного максималистского.

Однако ясно, что тебе скушно с людьми до крика. Особенно во время их громкого грубого веселья.

В такие минуты они делаются недоступными для манипуляции - а твоё взаимодействие с ними сводится только к манипуляции, поэтому сближение с ними невозможно в грубом шуме, который отчуждает тебя от них.

Ты в свою очередь неспособен мимикрировать и попадать в такт, в тон и вообще в ноты, несмотря на то что восхищаешься мимикрией, наблюдая хитрость молодой крапивы, пытающейся быть похожей на землянику: мимикрия - предтеча артистизма.

Поиск духовных источников в людях тотально напрасен. Чем больше живёшь, тем меньше люди производят впечатления новизны и уникальности.

Люди же неортодоксальные, избегающие громкого грубого веселья, склонны к бытовому садизму, для которого ты как платонический садист наиболее уязвим, и энергетическому вампиризму, который истощает тебя как экзистенциального вампира.

Опыт сближения с тихими женщинами, например, показывает, что лучше бы такого опыта не было: молчаливая женщина - спящий реактор, который, скорее всего, в аварийном состоянии.

Так и живёшь, повторяя за современным поэтом - покиньте все меня, но не оставляйте одного, - с ужасом отдавая себе отчёт, что ни покидать тебя, ни оставлять тебя одного никто не собирается.